Голубая свастика (СИ)

С каждым последующим днем юноша чувствовал, как, благодаря ее заботе, к нему постепенно возвращались силы. К тому же, в течении пяти дней, к нему приходила медсестра из местного госпиталя и ставила капельницу с глюкозой, да еще заставляла пить горькую микстуру, как говорила она, это были витамины. Лечение шло на пользу, и уже через несколько дней Равиль стал чувствовать себя гораздо бодрее.

А ночью его неотступно преследовали кошмары. В основном мучили два тяжких, постоянно повторяющихся сна. Первый — то, что он лежал на полу в бараке, всем узникам раздавали еду, а у него не было миски, он ее где-то потерял. Его пронзала такая страшная, щемящая тоска от безвыходности и близости смерти, и начинали душить слезы. И второй, что опять выдавали паек, а у него не было никаких сил подняться, чтобы встать в очередь, или даже хоть что-то сказать, словно какая-то тяжесть придавливала его к полу, а горло сжимала невидимая и безжалостная рука. Он дергался и бился в попытках вырываться из железных объятий смерти, но бесполезно, крик его так и оставался безмолвным, и он умирал.

От таких сновидений парень просыпался со вскриком и в рыданиях, резко садился на кровати, а потом вцеплялся руками в кусок сухаря, который, к своему великому стыду, взял в привычку постоянно держать у себя под подушкой. Но что он мог сделать? Лишь откусывая маленькие кусочки от черствой горбушки и разминая языком их во рту, он постепенно успокаивался.

Равиль понимал, что его поведение ненормально, что в те дни он находился на грани помешательства, но все равно не мог равнодушно смотреть ни на хлеб, ни на воду, и знал, что пережив такое, уже никогда не сможет стать прежним, беззаботным и смешливым парнем.

С горькой усмешкой он вспоминал, как раньше, бывало, отказывался из религиозных побуждений есть свинину, и как бесился и орал на него за это Стефан.

Да, Равиль знал тогда, что за стенами их уютного дома царил жестокий голод, от которого ежедневно умирали люди. Но одно дело — знать, и совсем другое — испытать на себе эти адские муки, когда организм от острой нехватки калорий начинал пожирать сам себя, а разум мутился, и желание есть превращало человека в тупое животное, одержимое одной лишь мыслью о любом куске, пусть даже это были и последние отбросы.

Через пять дней пришел доктор, вновь осмотрел его и разрешил вставать с кровати, постельный режим закончился.

— Как его состояние? — озабоченно спросил офицер Штерн у врача.

— Все отлично, он быстро восстанавливается, — охотно и оптимистично заверил тот. — Парень на редкость здоровый и выносливый. Еще неделька, и он сможет один вырыть котлован под любой завод.

— Ха-ха! — рассмеялся Штерн, оценив эту шутку.

Впервые за долгое время Равиль получил возможность взглянуть на себя в зеркало и ужаснулся. Сильно он, конечно, исхудал, подбородок и скулы заострились, глаза запали. Но хуже всего было, что ладони и ступни его изуродовали глубокие шрамы от медленно заживающих язв.

Интуиция подсказывала юноше, что напрасно он ждал приезда своего офицера. Надеятся особо было не на что. Скорее всего, когда Стефан вернется, то даже не захочет с ним встретиться. Все дело могло быть в обычном самолюбии. Стефан мог посчитать, что проиграл, не сдержал данного слова, и поэтому уже не был героем в глазах Равиля. Он не спас, не смог. Ведь юношу мог запросто тогда расстрелять тот офицер, убивший остальных слуг покойного Райха, также он мог погибнуть и позже, в других ситуациях.

И все же на него произвел глубокое впечатление рассказ Маркуса Ротманса о том, что Стефан не смирился, не поверил в его смерть, что потом он даже снился офицеру, и тот страдал, не отступился, и велел своему секретарю искать его, не смотря ни на что. А может, это и есть любовь?

Так или иначе, Равилю было абсолютно понятно, что прежних их отношений уже не вернуть. Вряд ли Стефан захочет держать при себе истощенного юношу с изуродованной кожей. А ведь раньше он так восхищался фигурой Равиля, любил целовать его руки, посасывать и покусывать ему пальцы, и даже целовал ступни. Равиль, принимая все эти необычные ласки, с трудом тогда преодолевал в себе отвращение.

Ну что же… Как говорится, что хотел, то и получил. На его кости Краузе уж точно не бросится. Равиль постоянно думал о своей дальнейшей судьбе, что с ним будет, если Стефан от него действительно откажется. Быть может, по старой памяти, пристроит получше в лагере? Или же просто забудет о его существовании и перекинется на кого-либо другого? Могло ли такое случится? Вполне. А Отто Штерну он тем более не нужен.

Равиль твердо решил, что если Стефан, когда приедет, не захочет его видеть и не заберет, просить офицера Штерна пристрелить себя, лишь бы больше не возвращаться в лагерь. Ведь лучше быстрая смерть, чем неминуемая и медленная. Все эти мысли его несколько успокаивали.

Постепенно он втянулся в жизнь в доме у Отто, стал помогать по хозяйству Луизе, играл с ее маленькой дочкой. Равиль рассказывал ей сказки, которые так хорошо умел сочинять, рисовал на бумаге животных и ее любимых персонажей.