Голуби над куполами

За ужином стали расспрашивать Айболита о его жизни. Тот не настроен был вести монолог – стеснялся своего произношения. Пришлось устраивать допрос. Говорил он тихо, сбивчиво, не глядя никому в глаза. Информацию из него вытягивали клещами и все-таки выяснили, что родился Джамшед в небогатой многодетной семье десятым, последним по счету, ребенком. Его мать умерла во время родов. Отец, не справлявшийся с таким количеством детей, отправил последыша в город, к своему двоюродному брату Джурабеку. У последнего не было сыновей – только дочери. Куском хлеба родичи мальца не попрекали, но все равно он чувствовал себя чужим: боялся выразить недовольство, пожаловаться на недомогание, что-то попросить. Учился Джамшед прилежно, особенно любил зоологию. По характеру был замкнутым и робким, с городскими детьми не дружил. Все свободное время проводил с домашними животными Джурабека. Школу он окончил успешно. С отцом и родными братьями-сестрами практически не общался. Те считали его причиной смерти матери, из-за чего парень жил с постоянным чувством вины, с детства страдая нервическими болезнями. Джурабек воспитывал племянника в строгости, но понапрасну не гнобил. После окончания школы помог Джамшеду поступить на ветеринарный факультет Таджикского аграрного университета. Пока тот учился, поддерживал материально.

Получив диплом ветеринарного врача, Джураев поехал работать в Кумсангирский район Хатлонской области. Там женился на семнадцатилетней девушке, родились сыновья, сначала Файзуллох, затем Сангибек. На четверых его зарплаты хватало с трудом, но спасали огородик, козочка и корова.

Потом его перевели в Согдийскую область на должность главного санитарного врача Пенджикентского района. Зарплату повысили, да и люди стали «оказывать уважение». Все было хорошо, живи да радуйся. Жена родила девчонок-близнецов: Ситору и Барфину. А через полгода случилась беда: в их районе произошла вспышка бруцеллеза. Были поражены девять процентов овечьих отар и козьих стад. Как следствие, упал объем производства мяса и молока. Заразились люди, употреблявшие непастеризованную молочку. Много голов тогда полетело, но нужен был главный козел отпущения. И его нашли. Джамшеда вышвырнули с работы «за провал профилактической вакцинации животных». Чудом не посадили.

Наступили тяжелые времена. Найти нормальную работу он не смог. Везде платили не больше пятнадцати долларов в месяц. Выжить на эти деньги семье из шести человек было невозможно. Хорошо, что к тому времени у них были десять соток земли. Жили на доходы от огорода. Жена продавала овощи, молоко, творог. И все бы ничего, но начали болеть дети. Близнецы попали в больницу. А что это за лечение, если на закупку лекарств для одного больного из госбюджета выделяется двадцать дирамов^[20] в день, а на питание – от двадцати до сорока. Дома дети тоже не наедались. С мясных блюд из говядины и баранины семья перешла на молочные продукты и лепешки. Гулянда стала по ночам плакать, старшие сыновья – подворовывать на базаре. Иного выхода, как занять денег у Джурабека и отправиться на заработки в Россию, у мужчины не было. Когда он наконец приступил к работе, счастью его не было предела. Думал, отдаст дядьке долг, поставит Гулянде золотые зубы, купит семье плазменный телевизор с большим экраном, а новорожденной Шукроне – импортную коляску. Не судьба!

«Патом я в этот турма попал, абыдно. Савсем негодный морда мой – семья голодает. Думал, Аллах мэне поможет, и этат гюрза дэнги верниет», – закончил Джураев свой рассказ, вытирая слезы.

– Не менжуйся, братан! Все у тебя еще будет: зеленые хрусты, золотые челюсти, ясноглазые гурии, – пообещал ему Павел, подбросив вверх свои гадальные кости. – Верняк! Это тебе говорю я – пророк Паштет, да благословит меня святой Кондратий.

С этого дня Джураев получил «тюремную прописку», и Павел стал уважительно называть его «лепилой»^[21].

Дни летели за днями, похожие друг на друга, как однояйцовые близнецы. В сознании узников они спрессовались в один пыльный ком, катающийся по лабиринтам их замкнутого ада, подобно перекати-полю. Обычное дело в ситуации, когда не отличаешь дня от ночи. Когда в помещении нет, не только окна, даже дырочки, через которую можно увидеть белый свет.

Лялин мысленно сравнивал существование их команды с жизнью диких африканских племен, измерявших время произошедшими событиями. Прошел сезон дождей, значит, промелькнуло полгода. Не было осадков – не было и этих шести месяцев. Жизнь «рабов божьих» провалилась в виртуальное временное хранилище, которое аборигены восточной Африки называют словом «замани». Там все произошедшее находится на одной полке прошлого, и что за чем следует – неясно. Именно по этой причине Бурак забросил ведение календаря. «Какая разница: шестое сегодня или двадцать шестое? Что это меняет, если все равно мы все здесь подохнем? – подбрасывал он дров в топку охватившего всех пессимизма.