Голуби над куполами

Того тут же скрутило в бублик. Раздалась нецензурная брань.

– Эх, Цусима-Хиросима! Жизнь совсем невыносима, – захлопнул Русич «Молитвослов». – Не ссорьтесь, ребята. Вы – оба молодцы. Паша, Юра, давайте жить дружно!

– Идите все на фиг! Злыдень, за мной! – вздернул подбородок Тетух, и его тяжелые шаги отозвались эхом в глубине подземелья. Грызун послушно последовал за хозяином.

– Прям тебе чеховская дама из рассказа «Ушла», удалившаяся от мужа в другую комнату, – нервно хихикнул Бурак, который всегда имел мнение, перпендикулярное Пашкиному.

– Братья мои, вы не объективны по отношению к Павлу, – сложил руки лодочкой отец Георгий.

– Объективен только счетчик Гейгера, а я был, есть и буду субъективен, – резко отчеканил Юрий. – Каждый человек по умолчанию считается хорошим, пока дважды не докажет обратное. Первую неуважительную выходку я еще могу списать на настроение, несварение желудка, непредумышленность. Но после второго «коленца» уже ничто не помешает мне объяснить наглецу его неправоту. Агрессию по отношению к окружающим не оправдывают ни родовая травма, ни детское питание из чернобыльских продуктов, ни воздействие тяжелых наркотиков. Я не бог, я не прощаю. За каждый свой поступок взрослый человек обязан отвечать, иначе он никогда не адаптируется в социуме.

Глава 13 Тюремные будни

– Юр, все хочу спросить у тебя, почему ты с эспандером не расстаешься. Талисман? – поинтересовался любопытный белорус.

– Шутишь? – хохотнул Лялин. – Руку я разрабатываю. Во время задержания одной гнуси, отбиравшей у стариков пенсию, пришлось прыгнуть из окна второго этажа. Приземлился крайне неудачно – перелом лучевой кости со смещением. И что интересно, уже в третий раз в одном и том же месте.

Впервые я сломал ее в десять лет. Был тогда в деревне у тетки, двоюродной сестры отца. Мы с пацанами играли в догонялки, носились по сросшимся между собой кронам деревьев. Это были старые, близко посаженные клены шестиметровой высоты. Вот оттуда я и спикировал. Кровищи было море. Сломанная кость, пробив кожу, торчала наружу. Вместо того, чтобы мчаться в находящийся рядом медпункт, я понесся домой, на другой конец села. Оно и понятно: болевой шок плюс сотрясение мозга. Тетка меня ухватила за здоровую руку и – назад к медпункту. Местные эскулапы не захотели заморачиваться с городским пацаном. «Ищите машину, везите в район», – вот и весь сказ.

Положили меня в хирургическое отделение. Лечили как попало. От острой боли я не спал ни ночью, ни днем. Сестрички жалели меня и ночью кололи сильнодействующие препараты. Но и они давали покой лишь на два-три часа.

Тетка вызвала отца. Увидев, как я корчусь, он вмиг протрезвел и уже на другой день привез ко мне областное хирургическое светило – Исаака Абрамовича Фельдмана. Тот внимательно изучил снимок и заявил, что кость моя срастается неправильно, отсюда и невыносимые боли.

Хирург сел рядом со мной, велел вытянуть вперед руку, стал ее ощупывать.

– Ну, Тарзан, рассказывай, как ты по деревьям скакал.

Пришлось мне в сто первый раз излагать свою печальную историю, а доктор возьми да и грохни моей рукой о свое колено. Кости хрустнули, и от боли я потерял сознание. Когда пришел в себя, сквозь пелену слез увидел, как Фельдман на краю стола устанавливает на место мои кости. Оказывается, после всех обезболивающих, которые мне в больничке кололи, наркоз был категорически противопоказан – сердце могло не выдержать. Странно, что оно выдержало болевой шок от нового перелома. Тридцать лет прошло, а я до сих пор помню эту «советскую анестезию».

К Исааку Абрамовичу я еще пару лет ездил на реабилитацию. Он-то мне и внушил необходимость разработки руки эспандером. С тех пор моя лучевая кость дважды ломалась, и каждый раз утерянные функции я восстанавливал при помощи этой немудреной штуковины.

– Че-то холодно сильно, – закашлялся Владик, почесывая голое колено.

– Ничего удивительного – ноябрь на дворе, – произнес отец Георгий, разливая по кружкам чайную заварку. – Завтра будет еще холоднее.

– С чего ты взял? – встрепенулся Бурак. – Прогноз погоды по трубам передали?

– Нет, Вань, Обаму увидел. Погляди на него.

Все тут же уставились на кота, дремавшего на нарах Джамшеда. Животное лежало на животе, подвернув под себя все четыре лапы.

– Моя бабушка говорила, что это – верный признак похолодания.

– Мдааа, – протянул Юрий задумчиво. – До пояса мы худо-бедно экипированы, а ниже… Как бы нам фаберже не отморозить. Самое плачевное положение – у Владика. Это не брюки, а сплошная бахрома. Надо что-то делать.

– Что, например? – оживился белорус, понимая, что у бандитов снега зимой не выпросишь.

Лялин долго молчал, грея руки о свою кружку с кипятком.