Голуби над куполами

– Прими, Господи, новопреставленного раба Твоего Вл… Игоря. Со Святыми упокой, Христе, его душу и прости ему вся его прегрешения, ведомая и неведомая, вольная и невольная, и сотвори ему вечную память, яко Благ и Человеколюбец. Аминь.

Он перекрестил покойного и, вытирая рукавом нос, пошел в рабочку за свечкой и спичками.

– Помянуть надо! – прошептал Алтунин, размазывая по лицу сопли и слезы. – И накрыть чем-то, чтобы крысы не погрызли.

За столом все долго молчали. Каждый думал о том, что на месте Владика мог бы оказаться любой из них.

– Вот так, други мои, – начал панихиду Лялин. – Наша статистика печальна: сегодня у нас – минус один. Чтобы выжить в этом склепе, нам нужно щадить и поддерживать друг друга. А Владик… он был хорошим, дружелюбным, неконфликтным товарищем. Нам будет его не хватать. Царствия ему небесного…

– Царствия небесного после сорока дней желают, – едва слышно произнес Русич. – А сейчас… пусть земля ему будет пухом… покойся с миром.

– Кто-то из великих сказал, что смерть приходит не со старостью, а с забвением. – подхватил эстафету Бурак. – Если это так, то Владик всегда будет жить в нашей памяти. Мир его праху.

Мужчины, молча, ели пшеничную кашу, молча, пили чай. Разговаривать никому не хотелось. Джамшед и Алтунин плакали. Первый сожалел о том, что обнародовал диагноз Владика, второй не мог простить себе трусливого голосования.

– Что за хрень! – бросил Пашка ложку, и та брякнулась на пол. – Ни креста, ни оградки, ни даже заросшего травой бугорка… Ничего человек у боженьки не заслужил.

– А давайте оставим Владика в подвале до лучших времен! Закроем в герметичное помещение…Чичи все равно его на помойку выбросят, как бомжару, – предложил Пашка.

– Здесь его крысы на молекулы разберут, – покачал головой Лялин. – А потом туберкулезную палочку к нам притащат. Хотя… лишний паек в наших условиях – аргумент серьезный.

– Нет, братья, следует исполнить волю усопшего, – решительно произнес Русич. – Владик просил не оставлять его здесь. Хотел, чтоб хоть мертвое тело «увидело» солнечный свет и «вдохнуло» свежего воздуха. Он ведь дольше всех нас прожил в подземелье – года четыре.

До слуха узников донесся приглушенный звук колокольного звона.

– Христианския кончины живота нашего, безболезненны, непостыдны, мирны, и добраго ответа на Страшнем Судищи Христове просим, – перекрестился Русич. – Надо обмыть тело нашего брата.

Пока он ходил за тазиком, Юрий вложил в рот покойному заплавленный на огне свечи полиэтиленовый шарик с запиской внутри. Такой способ передачи информации на волю казался ему самым надежным. Если Владика не закопают, а выбросят на свалку, где бомжей больше, чем мусора, его труп, скорее всего, окажется в «криминальном» морге. Вскрытие, конечно, покажет естественную смерть, но заодно и обнаружит его, Лялина, послание.

Втайне от сожителей он уже дважды отправлял «SOS» на волю – один раз в записке, вложенной в пакет с мукой, другой – в письме, написанном на вывернутом наизнанку бумажном мешке с сахаром. Реакция нулевая. Если покупатели и обнаружили послание, то, скорее всего, приняли его за глупую шутку. С отправкой тела Владика на волю их шансы на освобождение многократно возрастали.

– Прости нас, друг! – прошептал Юрий, подвязывая подбородок Зотова принесенным батюшкой шнурком, еще недавно служившим Паштету сырьем для изготовления ковриков.

– Упокой, Господи, душу раба Твоего новопреставленного Игоря и даруй ему Царствие Небесное! – тяжело вздохнул монах, смахивая слезу.

Владик, теперь уже Игорь, лежал на своем новом топчане, обмытый и спокойный, со связанными лодыжками и кистями рук, сложенными лодочкой на груди. Уголки его губ были слегка приподняты, что создавало иллюзию полуулыбки. А, может, и впрямь, душа мытаря Зотова уже купается в океане золотого света, летает в бесконечных воздушных пространствах вместе с дальневосточными чайками и счастлива так, как не была никогда раньше.

Куртки на покойном не наблюдалось – Лялин снял. «Чичи ее все равно выбросят, чтоб не спалиться, а Мажор днем и ночью зубами стучит», – резонно рассудил он.

Бандиты появились лишь на следующий день, причем, в расширенном составе во главе с Мусой. Как чувствовали, что нужны будут лишние руки.

– У нас – двухсотый, – сухо объявил им Лялин. – Забирайте наверх, пока не сбежались на пир все крысы подвала. Вы теперь всегда будете являться раз в неделю?

– Не твое свинячье дело! – рявкнул раздосадованный Муса. Возня с трупом в его сегодняшние планы явно не входила. – Грузите на подъемник мешки с расфасовкой!

Пока бандиты выносили к машине готовую продукцию и спускали вниз коробку с едой для пленников, Муса нервно названивал Аслану. Сигнала не было, и ему пришлось выйти на улицу. Вернулся злой, как сто чертей, остервенело отряхивая испачканные полы своего модного кашемирового пальто.

– Несите свой трупешник! – состроил бригадир недовольную мину. – От чего он загнулся?

– От хорошей жизни, – буркнул опер.

– А точнее?

– Туберкулез.

По щеке кавказца скользнула судорога. На холеном породистом лице застыла гримаса брезгливости.