Голуби над куполами

– Обама не виновата! – бросился на Павла Джураев. – Она – зверь. Нечайна. Проста кушать хочет.

Резким движением руки Паштет отбросил таджика на нары.

– Я – тоже зверь. И тоже хочу кушать. И они хотят, – махнул он рукой на сожителей. – Но не могут. Потому что каждый раз у них из-под носа крысят их еду. И, заметь, не Злыдень, которому сам бог велел! А твой подопечный и… старый опытный камикадзе.

Пашка оглянулся на сгорбившегося артиста и осекся – понял, что повел себя «не кошерно».

– Не поддавайтесь дьявольскому искушению! – взмолился отец Георгий, прижимая к груди испачканные мукой руки. – Не стоят того лепешки. Я сейчас новые сделаю. А заветривать мы больше не будем. Они и без хруста съедобны.

Мужчины, молча, сели за стол. Пока монах возился с новой порцией теста, Паштет заварил чай. Тот оказался густым и крепким, ни дать ни взять – чифирь.

– С этим артефактом, мужики, хорошо проводить шаманские пляски, – крякнул Юрий после первого глотка.

– Правда говоришь, Юра-ака, – отозвался вдруг Айболит. – Шамана пиет такое. И пастухи. В кастрюлька гарячий овциный молока бросают такой чайный плитка, жир, соль, перец черний и пиют.

– Жуткое варево, но очень питательное! – погладил Русич свою поредевшую бороду. – Кстати, заключенные, которые чай на золото меняли, не пили его, а жевали, как ковбои табак. Я об этом уже позже узнал.

– Батюшка, ты – голова! Перед нами не напиток, а курево! – поднял Пашка над головой черный брикет. – Это – самая гениальная мысль, прозвучавшая в этих стенах за последний год. Дай тебе бог здоровьица!

– Всегда пожалуйста, – улыбнулся тот. – Приходи еще, может, у меня свежие мысли появятся.

Пока отец Георгий разрезал колбаску из теста на кусочки, которые потом раскатывал в лепешки диаметром пятнадцать сантиметров, Тетух дробил заварку и делал самокрутки из бумажных пакетов для муки. Навертев штук десять, забрался на верхние нары, чиркнул спичкой и сделал затяжку.

Лялин с интересом наблюдал за сожителем, вспоминая студенческие семинары, на которых будущие борцы с преступностью тренировали свою наблюдательность.

Павел держал «козью ножку» сомкнутыми в кольцо большим и указательным пальцем, как бы пряча ее в ладони, что является признаком стойкости и упрямства. А еще он практичен, знает, чего хочет от жизни, ставит перед собой конкретные цели, прилагая все усилия для их реализации. Спичкой чиркает в направлении от себя. Стало быть, является экстравертом. Чувствует себя уверенно, поскольку пепел стряхивает довольно редко. Дым выпускает вверх, значит, в данный момент находится в хорошем расположении духа. Впрочем, нет. «Хорошее» – слишком скромная оценка. Выражение Пашкиного лица было таким блаженным, какое бывает у завсегдатая китайской опиумной курильни.

– Термоядерная штука, – закашлялся никогда не куривший Мажор. – Почти как ниязовский насвай… А правда, что последний делают из пепла саксаула и ишачьего дерьма?

– Потеряйся, барчук, не ломай мне кайф, – беззлобно произнес Тетух и снова приник к «козьей ножке», как аквалангист к шлангу.

– А я ведь тоже курил в подростковом возрасте, – ударился в воспоминания отец Георгий, выкладывая лепешки на посыпанный солью противень. – С пацанами на пустыре. Как сейчас помню, болгарские «Шипку» и «Балкан». Высшим пилотажем считалось выпускать дым через нос.

– А кто-нибудь помнит «Беломорканал»? – просипел Бурак. – «Памир» за двенадцать копеек, «Приму» за четырнадцать? «Яву» за восемьдесят – та вообще считалась элитной.

– Отстой, – брезгливо скривился Алтунин.

Тетух сделал глубокую затяжку и, чуть скосив глаза, проследил за кольцами дыма, плавно уплывающими под потолок.

– Тебе, конечно, виднее. Ты не застал тех смутных времен, когда на рынках продавали литровые банки с окурками, собранными на земле. И, представь себе, их покупали! Для каторжан папиросы без фильтра были тогда божественным нектаром, отбивающим аппетит минимум на полдня.

– Виноват, не застал! Вы, дядь Паш, еще блокаду Ленинграда вспомните и упрекните меня за то, что я не ел подвальных крыс.

– У тебя все впереди, наверстаешь.

– Буддистское колесо Сансары сделало полный круг, – бросил Сергей в сторону Паштета. Мужчины сочувственно качали головами. Им было жаль молодого человека, несущего околесицу. После эзотерических заумствований тот, как правило, бежал в сортир и выл там минут двадцать. Сегодняшний день не стал исключением.

– Пусть выпустит пар, – остановил Лялин Русича, направившегося вслед за парнем. – Это – его способ снятия напряжения. Эмоции нельзя загонять внутрь, их нужно выплескивать, иначе мозг взорвется.

Пока Алтунин голосил, а Паштет курил, Юрий снимал напряжение по-своему: отжимался от пола, крутил «солнышко», остервенело колотил боксерскую грушу.

Айболиту приспичило в туалет, но он терпел – боялся оставить забившегося под нары Обаму один на один с Тетухом. Кто знает, что тому в голову взбредет в его отсутствие?