Голубиная книга 2 (СИ)

– Да я говорить не буду, ибо лучше самому понять и на собственной шкуре прочувствовать, нежели советы, хоть и мудрые, выслушивать. – Домовик хитро блеснул глазёнками и глянул на солнце. – К дочери в гости сходи, в аккурат сейчас. В полдень обычно фонтанария запускается, ибо Еленушка на неё из мезонины любуется, чаи аглицкие гоняя. Вот назад вернёшься, а там и решишь, водить ли иноземцев на дочкин дом любоваться, али не водить. Ибо они шибко брезгливые бывают, хранцузы или саксы энти с англами. А уж о жителях земель Германских и вовсе говорить нечего, те на чистоте помешанные полностью, сразу всей народностью, ибо национальная черта такая.

– Интересно, на что это ты, Домовик, намекаешь? Уж не считаешь ли ты, что моя младшенькая чистотой пренебрегает? Уж дом у младшей дочери под все параметры и нормы иноземные попадает: там у неё и архитектура, и планировка, а сейчас ещё и садовый дизайн появился. Я вот всё гадаю, этот дизайн – он вообще кто такой? Может, иноземеца какого в парикмахеры пригласила?

– Ну–ну, иноземец о четырёх ногах, – скривился маленький собеседник, пряча в бороде ухмылку. – Зверь–то, ибо сказано – садовый. Натуральный зверь диковинный и есть, только прирученный.

– Да? – Заинтересованно воскликнул царь и, на минуту закрыв глаза, замер.

– Ты это пошто зенки–то захлопнул, ибо невежливо при разговоре взгляд прятать? – поинтересовался домовой.

– Да я зверя дизайна представить хотел, но видать лично взглянуть надобно, а то пищи для моей фантазии маловато, и потому воображение не включается.

– Да ты сходи, сходи, лично взгляни, – Домовик прыснул в ладошку. – Почитай, всё Городище ужо сходило и тем дизайном налюбовалось. Особливо он дружинникам нравится, ибо мужики они и коллективно, и по отдельности горячие. Прям драки устраивают, кому в денщиках ходить спорят!

– Что–то ты совсем меня запутал в интригах, и вправду пойду, посмотрю. Чем там меня Еленушка ещё подивит–порадует?

И царь, простившись с собеседником, поспешил прочь со двора.

– Ты рубаху–то чистую одень, – крикнул Домовик, останавливая царя. – неужто через весь город в грязной пойдёшь, ибо несолидно царю–то! – Царь Вавила остановился, хлопнул себя по лбу, да в терем кинулся – рубаху сменить, да корону от грязи отмыть. Там, пока сам в лохани вымылся, пока одёжу в порядок привёл, уж полдень наступил. Разодетый, при царской мантии горностаевой, в короне и со скипетром, торжественно вышел со двора и в гости направился – к дочери с официальным царским визитом. А домовой, отбросив в сторону валенок, упал тут же, на крыше, и ну хохотать! Домовые – они проказливые, подшутить над хозяевами любят, да созорничать. Беззлобно, но порой от их юмора плакать приходится, пока разберутся, что к чему и поймут: домашний хозяин решил пошалить.

Вавила до терема младшей дочери дошёл, а к калитке протиснуться не может – столько народу собралось! Весь забор облепили, и даже, кто полегче, на деревьях сидят.

– Да что там такое делается? Неужто, зверем любуются? А ну, пропустите царя и батюшку хозяев дома сего! – крикнул Вавила, и уже тише спросил:

– А дизайн энтот хорош?

– Хорош, царь–батюшка, ох как хорош! – воскликнул рослый лукоморец, пропуская царя к забору.

Протиснулся Вавила в калитку, во двор вошёл и подивился: вокруг фонтанария стоят мраморные статуи, мужского и женского полу.

– Воевода, Потап! – Гаркнул возмущённый царь. – Где ты? А ну, поди сюда!

– А он дома с женой ругается, – ответил царю молоденький дружинник, не сводя глаз с изваяний. – Ой, што деется, прям пыль до потолка стоит, как взъярился!

– Да тут кто угодно взъярится, – нахмурился царь.

– А я ничего, не ярюсь, – ответил парень, – напротив даже, радостно на сердце делается, как токма гляну.

Тут воевода из терема выбежал. Красный, гневные взгляды вокруг бросает. Дружинника будто ветром сдуло, испугался под горячую руку попасть. Потап – мужик большой, сильный. Ростом что сосна, плечами широк, в двери боком проходит, ручищами подковы гнёт и палицей, словно пёрышком машет. Такой, если по шее накостыляет, надолго запомнится.

Наблюдатели тоже от забора отлепились и по своим делам отправились. Тихо стало, слышно только, как сопит воевода, да недолго: следом Елена Прекрасная вылетела, вся в слезах, визжит, будто поросёнок резанный, слёзы крупным горохом по щекам катятся.

Вавила палец в ухо засунул, головой потряс, чтоб не оглохнуть, и говорит:

– Вот ты, Потап, умён, спокойного нраву, рассудительный, к тактикам да стратегиям талант имеешь врождённый – воеводами зря не назначают! В любой войне победитель, любому врагу отпор дашь, а вот родной жене слова супротив сказать не можешь? Вот почему так делается? Только Елена взглянёт на тебя обиженно, слезу к ресницам подвесит, да губки надует – тут сердце твоё смотрю и растаяло. Всё разрешаешь супруге своей, а она и не стесняется. Задумайся, Потапушка, над отношениями, это я тебе ответственно, как отец своей дочери заявляю. Иначе будет Еленушка из тебя верёвки бесконечные вить, как из меня вила до замужества.