Голубиная книга - священное сказание русского народа

Таким образом, змей Вритра представляет собой всего лишь персонификацию силы сопротивления самого холма — обстоятельство, основательно забытое уже ко времени создания «Ригведы», которая последовательно отделяет Вритру от холма. Стоит в связи с этим напомнить, что традиция обозначения силы в образе змеи была в Индии чрезвычайно устойчивой: йога, например, учит о мистической силе Кундалини, которая у обычных людей спит, свернувшись у основания позвоночника, а пробудившись, восходит, «подобно змее», к макушке головы. В главе 1 уже говорилось, что космогонический подвиг Индры, совершенный на макрокосмическом уровне, имеет точное соответствие и проекцию на микрокосмическом, человеческом уровне: «Когда Индра сокрушает силу противодействия (vrtraturya-, vrtrahatya-), то он не только выводит на свет жизненные блага, раскалывая изначальный холм, но также — притом одновременно — пробивает силу внутреннего сопротивления в человеке и дает ему вдохновение»^{651}. Именно подобным образом, приобщаясь к изначальным водам в сердце человека и постигая скрытые в их глубинах божественные знания, индивид из обычного человека становится вдохновенным певцом-риши.

Наблюдение Ф. Б. Я. Кейпера, показывающее первоначальное отсутствие у Индры одушевленного противника, устраняет последнее существенное противоречие на пути полного отождествления Индры-бога РВ и Индры-зверя «Голубиной книги». В свете всего сказанного наиболее близкой изначальному индоевропейскому варианту мифа следует признать белорусскую версию духовного стиха:

А вот почаму андруг-зверь
Усим зверям оцец:
Было тое сухомлецийко,
У с яму миру православному заморенийко:
Не было воды на бялым святу —
 Самого Христа, царя небеснаго.
Возбегав андруг-зверь на крутые горы
И раскидывав жовтым пяски,
Пропускав ен реки быстрый,
Реки быстрый, беряжистыи,
Понапоив души грешный —
Потому андруг-зверь усим зверям оцец…^{652}

Тенденция превращать преодоление сопротивления инертной материи в борьбу с живым и опасным противником-драконом обусловлена общемировыми тенденциями развития сюжета и проявляется (с многовековым, если даже не с многотысячелетним, по сравнению с РВ, опозданием) также и на русском материале. «Беседа Иерусалимская», дающая прозаический и подчас искаженный пересказ многих мотивов «Голубиной книги», фиксирует следующее закономерное развитие исходного образа: «А зверь зверям мать единорохъ, коли на земли была засуха и в те поры дождя на землю не было, тогда в реках и озерах воды не было тол-ко во едином езере вода была, и лежал великой змии, и не давал людем воды пить, и никакому потекучему зверю, ни птице поле-тучей; а коли побежит единорог воды пить, и змии люты заслышит и побежит от зверя того за три дни, и в ту пору запасаются водою люди»^{653}. Самой битвы между двумя противниками здесь еще нет, но сила сопротивления горы уже персонифицирована в образе змея, стерегущего мировые воды и находящегося в неприязненных отношениях с единорогом. Очевидно, что следующим логическим шагом в развитии сюжета должна была бы стать прямая схватка двух животных, а заключительным — превращение противника змия в антропоморфное божество. Таким образом, мы видим, что Н. Р. Гусева, совершенно правильно указавшая на генетическую связь русского и индийского образов, ошиблась только в направлении эволюции начального сюжета: не на Руси на представления о боге или герое наложился животный образ, а в Индии бог-зверь обрел человеческие черты.