Голубиный туннель. Истории из моей жизни

— Дэвид, — сказал граф как ни в чем не бывало. — Может, нам пойти поужинать и поговорить о чем-нибудь более приятном?

У них был любимый русский ресторанчик — метрах в пятидесяти от дома. Помню крошечный зал, и никого в нем нет, кроме нас троих да мужчины в мешковатой белой рубахе, который щиплет струны балалайки. За ужином, пока граф говорил о чем-то более приятном, графиня скинула туфлю и гладила мою ногу пальчиком в нейлоне. А когда мы танцевали на крошечной эстраде, графиня, напевая «Очи черные», прижималась ко мне всем телом, покусывала мочку моего уха и одновременно кокетничала с балалаечником — граф снисходительно за всем этим наблюдал. Когда мы вернулись к столу, граф решил, что всем пора в постель. Графиня, крепко сжав мою руку, поддержала это предложение.

Забывчивость избавила меня от воспоминаний о том, как, под каким предлогом я ушел, но как-то я все-таки ушел. Как-то нашел себе скамеечку в парке и как-то умудрился остаться мальчиком, коим меня объявила графиня. Спустя не один десяток лет я оказался в Париже совсем один и попробовал отыскать ту улицу, тот дом, тот ресторан. Но даже если бы они еще существовали, все равно были бы уже не те.

* * *

Не стану кривить душой и утверждать, будто притягательность этой пары — графа и графини — и заставила меня полвека спустя приехать в Панаму и сделать ее местом действия двух романов и одного фильма; однако тот чувственный, несбывшийся вечер продолжал жить в моей памяти, пусть лишь как воспоминание о том, что едва-едва не случилось в юности, которая никогда не заканчивается. Почти сразу по прибытии в столицу Панамы я стал наводить справки. Бернаскина? Никто о таком не слышал. Граф? Из Панамы? Это казалось маловероятным. Может, мне приснилось? Нет, не приснилось.

Я отправился в Панаму за материалом для романа. У него, на удивление, даже название уже было — «Ночной администратор». Я приехал в поисках жуликов, ребят с хорошо подвешенным языком и грязных делишек, которые украсили бы жизнь англичанина Ричарда Онслоу Ропера, торговца оружием, безнравственного типа. Там, где мой отец Ронни мелко плавал и часто тонул, Ропер стал крупной рыбой. Ронни пробовал продавать оружие в Индонезии и сел за это в тюрьму. Но Ропер был слишком велик, чтоб потерпеть неудачу, — до тех пор пока не встретился с судьбой в лице Джонатана Пайна, бывшего солдата войск спецназначения, ставшего ночным администратором.

Вместе с Пайном — моим тайным сообщником — я нашел укромное местечко для него и его возлюбленной в величественном Луксоре; исследовал первоклассные отели Каира и Цюриха, леса и золотые рудники на севере провинции Квебек; а оттуда отправился в Майами — спросить совета у сотрудников управления по борьбе с наркотиками США, и те уверили меня, что лучшего места, чтоб продавать оружие и покупать наркотики, чем зона свободной торговли в панамском Колоне у западного входа в канал, Роперу просто не найти. В Колоне, сказали они, Ропер вполне может рассчитывать на невнимание властей, необходимое для осуществления его плана.

Я спросил: а если Ропер захочет похвастать своим товаром, устроить демонстрацию, не привлекая, однако, ненужного внимания? И тут Панама подходит, сказали они. Нужно ехать в горы, вглубь страны. Там никто не будет задавать вопросов.

* * *

В промокшем насквозь панамском горном лесу неподалеку от границы с Коста-Рикой американский военный советник (в отставке, все время повторяет он) проводит мне экскурсию по очень неприятному месту — лагерю, где инструктора из ЦРУ когда-то тренировали спецназовцев из полудюжины государств Центральной Америки — в те дни Соединенные Штаты боролись со всеми, кто хоть немного был похож на коммунистов, и потому поддерживали наркодиктаторов этого региона. Тянешь за проволоку, и из кустов поднимаются, пошатываясь, изрешеченные пулями ярко намалеванные мишени: испанская дама — жительница колонии с обнаженной грудью, вооруженная «калашниковым», окровавленный пират в треуголке с поднятой абордажной саблей, рыжеволосая девочка с раскрытым ртом — вероятно, она кричит: «Не стреляйте, я ведь еще маленькая!» На опушке леса — деревянные клетки для диких зверей: кугуаров, камышовых котов, оленей, змей, обезьян — все умерли от голода и сгнили в этих клетках. А в грязном вольере для птиц — останки попугаев, орлов, журавлей, коршунов и грифов.

Чтоб научить парней не щадить никого, объясняет мой проводник. Чтоб научить их не знать жалости.

И вот я снова в столице, и вежливый панамец по имени Луис провожает меня к Дворцу Цапель на встречу с правящим президентом Эндарой. По дороге до дворца он потчует меня свежими сплетнями.