Голубкина

Сбор от выставки (каждый билет стоит 50 копеек, для детей и учащихся — 25 копеек) составил около 5 тысяч рублей. Возместив расходы по организации выставки, она передала 4 тысячи рублей в пользу раненых, на трудовое устройство инвалидов войны. Себе не оставила ни гроша. В марте 1915 года получила благодарственное письмо за щедрый дар от «Московского купеческого и биржевого общества по оказанию помощи раненым воинам».

Выставка закрылась, и скульптуры из главного зала перенесли в один из музейных подвалов, где они находились в течение почти шести лет. Их будто заточили в темницу. Любовались, восхищались, а потом в подземелье… За что? Эти люди, мужчины, женщины, дети, животные, звери, высеченные в мраморе, изображенные в гипсе и дереве', будут заключены там, в холодном подвальном сумраке, как пленники… Они вернутся в мастерскую в Левшинском переулке после Октябрьской революции.

Вспыхнул луч удачи и погас. Все осталось по-прежнему. Жизнь ее не баловала. Но и то хорошо, что увидели скульптуры, сказали о них доброе слово. Вот если бы мамаша могла побывать в музее на Волхонке, порадоваться за свою дочь! Но вечность молчит. До нее не достучишься.

Чувствует она себя скверно, после всех этих волнений расшатались нервы. Какая-то усталость, апатия, даже к глине не тянет.

И все-таки жизнь не кончена. Пока дышу — надеюсь. Только надежд к старости все меньше и меньше…

ДЫХАНИЕ ВЕСНЫ

С улицы доносятся выстрелы. За окнами — непроглядная темень. Перестрелка то утихает, то возобновляется еще яростней. Неожиданно гаснет электрический свет, и она зажигает приготовленную заранее свечу. Мрак рассеивается. Закутавшись в черную шаль, садится в кресло, прислушиваясь к неумолкаемой пальбе.

Уже четвертый день в Москве идут бои. В Петрограде произошло вооруженное восстание рабочих, солдат и матросов, взят Зимний дворец, низложено Временное правительство. К власти пришли большевики. Но в Москве разгорелась ожесточенная борьба.

В эти хмурые октябрьские дни, с тяжелыми, низко плывущими облаками, с моросящим дождем, с голыми, точно обугленными деревьями на бульварах, с порывистым ветром, взметающим опавшие листья, обрывки афиш, с сырым туманом, обволакивающим пустынные улицы, уде не горят фонари, — в эти тревожные дни Москва затаилась, притихла в ожидании неминуемой схватки. Мертвы темные окна домов. Стоят трамваи. Пропали куда-то извозчики. Автомобили едут с потушенными фарами. Патрули Красной гвардии останавливают редких прохожих, проверяют документы.

И вот первые выстрелы. Завязались упорные уличные бои. Раздаются пулеметные очереди из окон, чердаков, с крыш домов, где засели офицеры и юнкера. Слышатся взрывы: солдаты в серых папахах, с красными ленточками наискосок, пускают в ход установленный в окопе бомбомет. По улицам проносятся амовские грузовики с вооруженными рабочими — при свете выглянувшей из-за туч луны тускло поблескивают торчащие в разные стороны штыки. По затемненной площади движется броневик, изрыгая смертоносный огонь…

Вначале успех на стороне «белой гвардии». Утром 28 октября юнкера, прибегнув к обману, захватывают Кремль и расстреливают находившихся там революционных солдат. Но уже через сутки, 29 октября, ситуация резко меняется, происходит перелом в пользу восставших. Революционные войска, усиленные отрядами из Кольчугина, Мытищ, Коломны и других мест, переходят в наступление. Самокатчики занимают Малый театр. После тяжелых боев захвачено здание градоначальства. Заняты вокзалы, почта и телеграф.

Жестокие бои развертываются недалеко от Левшинского переулка — у Смоленской площади, Смоленского рынка, на Пречистенке и Остоженке, где юнкера отступают, оказывая отчаянное сопротивление.

Начинается обстрел из орудий юнкерского училища на Арбате, опорных пунктов Кремля.

На рассвете 3 ноября красногвардейцы и солдаты врываются в Кремль. Белые сдаются. Октябрьское восстание в Москве победило.

…Почти три года прошло после выставки в Музее изящных искусств. Это было трудное для Голубкиной время. Летом 1915 года она заболела нервным расстройством — тосковала, все рисовалось в мрачном свете, мучила бессонница. Оказалась в частной клинике Саввей-Могилевич на Девичьем поле. Благодаря хорошо продуманному лечению и заботливому уходу скоро почувствовала себя значительно лучше. Относились к ней внимательно, но без навязчивой опеки. Она гуляла в большом саду при клинике. Думала о своей недавней выставке, из-за которой пришлось столько пережить, о том, что ждет ее впереди, над чем работать, как окончательно преодолеть душевный разлад. Думала о происходящих событиях. О России, о войне, которая продолжала уносить тысячи человеческих жизней, о назревавших социальных потрясениях. Была убеждена, как и многие тогда, что революция неотвратима, будто витает в воздухе, и ждала ее. Но тревожила мысль о тех жертвах, которые неизбежны при революционном перевороте. Познакомившись в клинике с врачом Софьей Васильевной Медведевой-Петросян, женой известного революционера-большевика Камо, и беседуя с ней, заметила: