Голубое марево

Девичье тело словно отлито из бронзы. И каждый день шлифует его все тоньше. Ни глазу, ни душе не насытиться. Коснись его — и ни власти над собой, ни памяти. Свет полночной луны сочится в комнату, обволакивает их белым маревом, и они пробуждаются, чтобы снова ласкать друг друга. И не понять, кто просыпается первым — откроет глаза один, а на него уже смотрит другой, и снова их бросает в жаркую бездну.

Пусть будет так каждую ночь, и каждую ночь бессчетно, ибо есть ли, о господи, в подвластном тебе мире что-либо прекрасней и выше, чем она — в восемнадцать и он — в двадцать пять?!

Днем они бродили по городу — в кино заглянут, зайдут на зеленый базар, гудящий словно пчелиный рой. Купят мяса, помидоров, ягод — всего понемногу, и опять домой. Изредка занесет их в большой магазин, что-нибудь купить для Айгуль. Купят по дешевке, а ей все хорошо.

Пройдя яблоневым садом, они перебирались по камням через неглубокую, но очень холодную речушку, которая мчалась, пенясь и ревя, и уходили к подножию горы. Глядят на город северные, круто обрывающиеся склоны невысоких тугих предгорий, а южные иссечены квадратами редко посаженной ели. Кажется, что это курганы, в которых под слоем земли и песка погребены стены и башни древних крепостей, павших в незапамятные времена.

Ни шум машин, ни людские голоса не долетают сюда. Ни единого признака жизни вокруг. Лишь ошеломляющая тишина.

Они отыщут место, куда и ветер не залетит, и трава мягкая, и вытащат снедь, которую прихватили с собой. Ломоть черного хлеба, пара яиц и остывший чай — вот и вся трапеза. А потом, обнявшись, растянутся на солнце.

В одну из таких блаженных минут Айгуль испуганно вскрикнула и, вскочив, мгновенно натянула платье. Бексеит решил, что ее змея укусила, но, не отрывая глаз от соседнего склона, она лишь мотала головой.

То было забытое казахское кладбище, которое не всякий и заметил бы, — высокая трава и колючий кустарник скрыли его от праздного взора. Кое-где еще можно было различить бугорки могил, остальные ушли в землю, и в глубоких провалах лишь доски торчат, потемневшие от солнца и дождей. В сплетении травы и колючек, надежно укрывших одно из надгробий, Бексеит поймал тусклый блеск серебряного полумесяца — редкой красоты старинная инкрустация, а на камне — арабская вязь. Попытался прочесть, но письмо было древнее и многие буквы стерты. «Бисмилла Ир-рахман, ир-рахим…» — только и мог он разобрать.

— Великолепное кладбище… — Он вернулся к Айгуль, которая так и не двинулась с места. — Как раз для историка. Когда умру, вели похоронить меня здесь.

— Пойдем отсюда.

Бексеит обнял ее, и они еще постояли.

— Господи! Красота-то какая! — Он полной грудью набрал воздуха. — Я не о кладбище, выбрось его из головы. Простор какой!

У самого подножия горы берет свое начало речка Весновка. Как ни силился Бексеит вспомнить ее старое название — не смог. Извиваясь узкой голубой лентой, река прорезает яблоневые сады и, струясь в россыпи камней иссохшего русла, исчезает в тесном ущелье. Вдали, там, где кончаются сады, зеленеет небольшой тугай, в просветах высоких тополей мелькают низкие крыши редко разбросанных домов. Когда-то здесь стоял Алмалык, древний казахский город, от которого не осталось и следа, а сейчас здесь Горный гигант, в котором они снимают комнату.

Еще дальше плоской желтой равниной, утопающей в дымке, плавно спускается пологий северный склон, а в голубой чаше, по краям которой клубится туман, покоится Алма-Ата. Белым пятном выступают здания повыше — опера и почтамт, — а весь город тонет в густой зелени, в ее сердцевине еще различимы строгие ровные просеки, а дальше — сплошная зеленая стена.

— Хорошо как! — промолвила Айгуль.

— Да, великолепно! — Бексеит хлопнул ее по спине. — Чудо просто. Под тобой — красавец город, над тобой — огромные горы, а посреди — древнее погребение, забытое людьми и богом. Да я готов хоть сейчас распроститься с белым светом, лишь бы меня здесь закопали. Не вру, ей-богу… Слышишь, черномазенькая моя! Умру — похорони только здесь.

— Ну что ты болтаешь! — Айгуль вздрогнула всем телом. — Несешь что ни попадя. Тревожим покой мертвых… Зачем? Пойдем отсюда. Скорей…

Зеленые сопки — как стадо слонов. Бегут друг за другом, и все в Алатау. Взобрался — спустился, взобрался — спустился. И снова — подъем, но покруче, и опять перевал, но повыше. Дальше и дальше, выше и выше.

Вздумалось как-то Айгуль дойти до снегов. Отговорить ее Бексеит не смог, и они пустились в путь. Но сколько ни шли, горные снега Алатау не приближались к ним ни на шаг. То сверкая на солнце, то скрываясь в голубом мареве, снега оставались недвижны в своей вышине. Когда они достигли елей, терпение Бексеита иссякло. Айгуль, не противясь, повернула обратно. Спускались долго. Вдруг Айгуль, враз обессилев, переломилась в поясе и опустилась на землю. И лишь тут до Бексеита дошло, что они ждут ребенка.

Изнемогая от усталости и жажды — язык не вмещался во рту, — они в сумерках подошли к дому.