Голубое марево

— Да вы что? — возмутился Бексеит. — За кого вы нас принимаете?.. Мы что… воры?

— Вор ты, не вор — для меня один черт. Когда созревают яблоки — в сад посторонним вход воспрещен.

— Зачем же грубить? Сказали б сразу… Разве нельзя по-человечески?

— А чего говорить, объяснять? Тут общественное добро, тут колхоз — хозяин. Мне головой отвечать. Будут еще всякие с утра шляться, бузу устраивать и яблоки воровать.

— Можно бы повежливей…

— Хватит! — рявкнул сторож. — Проваливай отсюда. А то камча у меня длинная, достать — недолго, пригоню к бригадиру, скажу — воровал… Убирайся, да побыстрей, шайтан тебя унеси!

— Что так скоро? — удивилась Айгуль, когда Бексеит, пригнувшись, чтобы сын не ударился о притолоку, появился на пороге дома. От былой радости не осталось и следа.

— Да попался тут… отродье собачье.

— На коне?.. Это охранник.

— Сволочь он… Не пустил нас через сад.

— Но он же охранник… Он службу несет… Зарплату получает.

— Зарплата — это ладно. Детей кормить надо. Но кто его заставляет так с людьми обращаться… кричать, оскорблять?

— Не покричишь — слушать не будут. Может, ему велели кричать.

— Ну и пусть… Пропади они пропадом — и сад, и сторож, и весь этот свет. Давай тащи свой завтрак.

— Успеешь… До двенадцати еще далеко.

— Господи, опять лапша? Мы же вечером глотали эту бурду?

— Больше нет ничего, — смутилась Айгуль. — Четвертый день без денег.

— Завтра стипендия, — Бексеит помял лапшу вилкой. — Последняя стипендия.

Они ели молча, только посапывал Сейтжан, старательно уплетая из маленького блюдечка пустую лапшу, размазывая ее по лицу и по столу. Малыш чихнул.

— Да не оставит нас аллах своей милостью, — произнесла Айгуль. — Защитится твой папа.

— Я хотел сегодня ребят привести, — сказал Бексеит. — Помнишь, на улице встретил? Обмыть положено… предварительную защиту. Они ведь не отстанут. Давно пристают, почему не зову.

Но вернулся он один. Все это время она крутилась возле дома, а когда наконец еще издали увидала его, сердце как в яму ухнуло. Он шел весь поникший. Потемневшее, будто обуглившееся лицо — с кулачок. Лишь глаза посветлели и запали. Он прошел мимо Айгуль, словно ее тут и не было, переступил порог и повалился на кровать. Айгуль присела с краю — о чем тут было спрашивать?

Темнело, и тишина, устоявшаяся в комнате, теснила душу. Даже маленький Сейтжан почувствовал: что-то произошло, и, прижавшись к коленям матери, затих. Прошел час, второй… В комнате стало совсем темно. С той минуты, когда в дом вошла беда, безмолвие так и не нарушалось. Вдруг за стеной, что выходила в сад, раздался выстрел. Сейтжан, которого только страх заставил молчать, вскрикнул. Очнулась Айгуль. Поднялась, зажгла свет. Мальчик повис на шее матери, и с ребенком на руках она расстелила скатерть и накрыла на стол.

— Куке, ау, куке… — Она коснулась туго вьющихся волос Бексеита. — Вставай, поешь… С утра ведь крошки во рту не было. Свалишься еще…

Бексеит перевернулся на спину и открыл глаза.

— А что вы мне можете предложить? Лапшу на воде или какую-нибудь вонючую баланду? Или картошечки?..

— Мясо!

— Откуда это?

— Ты говорил, ребята придут… У соседей заняла.

— Ишь, какие добренькие… — Бексеит уже сидел, впервые за это время подняв наконец глаза. Он был весь будто изжеванный. — Добренькие, видишь, у нас соседи… — бессмысленно повторял он. — У нас ведь человек человеку друг, товарищ и брат. Добренькие попались нам соседи. Может, тетка эта, соседка наша, отвалит нам тысчонку?

— Завтра — стипендия. Нет, разве?..

— Стипендии мало… В Москву еду… — Он машинально пересел за стол. — Мой Алиханов собирается написать в Москву своему старому другу, в гимназии еще вместе учились… Есть такой историк Никитин… профессор тоже. — Бексеит вертел в руках алюминиевую ложку и разглядывал ее так, словно желал убедиться, точно ли это ложка и правда ли из алюминия или из чего другого сделана. — Старик этот в Москве очень влиятелен, повлиятельней нашего Алиханова в Алма-Ате.

Айгуль притихла. Только Сейтжан ерзал на коленях у матери, потому что хотел есть.

— Алиханов говорит, этот Никитин все может.

— А сегодня… что же?

— Вот он и говорит: понравится Никитину твоя работа — все. Даст у себя защититься… А сегодня? Ты про этих?.. Сегодня как было?.. Разве не видишь?..

— А как же тогда?.. Раз никуда не годится?