Голубое марево

— Мы стареем, у нас уже не те силы, не та энергия… Теперь дело за вами. — Азь-ага остановился и пристально, в упор, взглянул на Едиге. — Но что же получается? Ты целый год в аспирантуре, а добился единственного — сдал минимум. К сбору материалов для диссертации так и не приступил, месяцами никто знать не знает, чем ты занимаешься. Видно, за тобой нужен глаз да глаз. Пускай за тебя возьмется Бакен. Он будет твоим научным руководителем.

— Хотите, чтобы я написал для него докторскую?

Профессор не то не понял, не то не расслышал.

— Это верно, он пишет докторскую, но она, кажется, уже близка к завершению. Так что время у него найдется.

— И это ваше окончательное решение?

— Я забочусь о твоем будущем.

— Спасибо, — сказал Едиге. — Я бы согласился, и с величайшей радостью. Но я долго думал, весь этот год, и вижу, что у меня нет, к сожалению, никаких научных способностей…

Азь-ага небрежно отмахнулся:

— И со мной такое случалось. Но потом…

— Это мне подсказало не чувство, а холодный рассудок. Я не смогу быть полезным для науки человеком. — Профессор опять хотел возразить, Едиге его не слушал. — Наука требует полной самоотдачи, ей нужно посвятить все силы, от многого в жизни отказаться…

— Ты прав, сынок, ты прав… — кивал профессор, довольный тем, что Едиге повторяет его собственные слова, и еще, наверное, не до конца осознав, к чему тот клонит.

— Ну, а я, как ни старался, не смог найти у себя необходимых для науки достоинств…

— Ошибаешься, сынок. Способности у тебя есть, и не малые, ты только разболтался немного.

— …И поэтому я решил, что мне пора проститься с наукой.

— Что?.. Проститься?..

— Да, проститься с наукой.

— И что же…

— Я пришел сказать, что ухожу из аспирантуры.

— И ты… — Азь-ага растерянно шагнул к Едиге. — И что же ты собираешься делать дальше?

— Страна у нас велика. Для двух рук одна лопата везде найдется.

— Аллах милосердный, что за чепуху он городит!.. — Профессор покраснел, даже глубокие залысины залила багровая краска. Еще немного — и он, казалось, в гневе затопает ногами. — Твое будущее — это наука! Ты слышишь? Наука!.. Ты подумал о своем будущем, глупый ты мальчишка?..

Едиге стало жаль старика.

— Я хочу быть писателем, Азь-ага. — Он попытался улыбнуться. — Я заканчиваю роман.

— И прекрасно!.. — Азь-ага снова принялся расхаживать по кабинету. Пальцы, туго стиснутые за спиной, громко похрустывали. — Прекрасно! Пиши свой роман. Одно другому не мешает. Разве Ауэзов…

— К несчастью, я не Ауэзов, — сказал Едиге, стараясь, чтобы голос его звучал возможно мягче. — И потом, насколько я знаю, его никто не грабил средь бела дня.

— Что такое?..

— Вы все время твердите, какой превосходный человек Бакен Танибергенов, какой он талантливый ученый. А что, если он — вор? Да, самый обыкновенный вор?..

Конечно, Азь-ага опешил. Вор?.. Что за слова! Как можно, и еще вдобавок за глаза, обвинять человека бог знает в чем — только потому, что его не любишь… Как можно!.. И тут Едиге отбросил всякое стеснение.

— Вы радуетесь… — Он подхватил газету, лежавшую на тахте, и приподнял ее на раскрытой ладони, как бы прикидывая на вес. — Радуетесь, какой это вклад в историю литературы, великое открытие… — Он швырнул газету на тахту. — Два месяца назад я положил на ваш стол — этот вклад, это открытие. Что же тогда вы не радовались?.. Вы не прочитали ни строчки, отдали все Бакену — выдающемуся ученому и превосходному человеку!

Азь-ага смущенно молчал, пощипывая поросший седой щетиной подбородок.

Скрипнула дверь.

— Иди, иди, не мешай, — не оглядываясь, махнул рукой профессор.

Но дверь открылась, вошла невестка. Никого не замечая, она прошла к стеллажу, раздвинула стекло на одной из полок, вынула из плотного ряда какую-то книгу и, держа ее в руке, все так же неспешно, лениво, покачивая бедрами, выплыла из комнаты.

— Погоди, погоди… — В мучительном недоумении потирая нахмуренный лоб, Азь-ага машинально притворил дверь, оставленную невесткой открытой. — Только сейчас начинаю припоминать. Да, ты что-то такое мне приносил, я передал Бакену… Потом он вернул рукопись, по его мнению, в ней не было ничего интересного. «Все это мне давно известно», — так он, кажется, сказал… Где-то здесь она должна быть, эта рукопись. Где-то… Алима! Эй, Алима!.. Ах, да, ведь она отправилась на базар… Но скоро она придет, и я… Я разыщу… Не может быть, чтобы Бакен… Чтобы он…

Едиге неловко и горько было смотреть на виновато суетящегося старика.

— Возможно, мы одновременно наткнулись в архиве на этот текст. Ведь чего не случается… — Едиге хотелось чем-нибудь его утешить. — Просто руки у него оказались длиннее, вот он и опередил меня.

— Ты так думаешь? В самом деле… — ухватился за это предположение профессор. Лицо его прояснилось, он обрадовался, как малый ребенок. — Вполне вероятная вещь… Такие истории бывали… Я поговорю с ним, мы разберемся. Наверное, Бакен согласится на соавторство. Он честный человек, он…

У Едиге иссякло желание продолжать разговор.