Голубое поместье

Это было тоже насилие, более обычное, более приемлемое — в той мере, в какой подобные вещи вообще могут считаться приемлемыми, но Питер Лайтоулер был зачат в акте насилия. Что, если Родерик вернулся в Тейдон после войны и разыскал свое дитя?

Что, если он взял к себе своего сына, усыновил его и обучил не только академическим наукам? «Это мой дом, — мог сказать Родерик мальчику. — По закону дом принадлежит мне, и однажды он может стать твоим. Существует искусство, позволяющее достичь этой цели. Слушай внимательно». Он приступает к наставлениям, к изложению оккультных и необычайных вопросов…

Но откуда Родерик Банньер может знать подобные вещи? Самого Тома не интересовали модные разновидности теософского мистицизма, по его справедливому мнению, запятнавшие двадцатое столетие. Он читал Юнга, даже баловался с картами Таро[36] и книгой «И-Цзин»[37], стремился усмотреть в них известную пользу при исследовании малопопулярных областей мысли и чувств. Но в сердце своем он считал их пустяковыми фокусами, костылями для слабовольных и грязных умов.

С чем мог столкнуться Родерик Банньер в 20-е годы? Тогда существовало движение «Золотой рассвет». Том читал когда-то о нем. Старина Алистер Кроули[38] вполне мог попасться ему на дороге. Ну а от него Родерик, несомненно, мог набраться всяких странных вещей…

Но он не посмел бы возвратиться в поместье. Том знал это: Элизабет и Маргарет не потерпели бы его появления в собственном доме даже на мгновение. Однако Питер, сын Родерика, вполне мог явиться сюда и никто не узнал бы его. Подумай об этом, сказал себе Том. Питер родился в 1910 году. Ему было восемь в конце войны и восемнадцать, когда Элизабет и Джон Дауни вступили в брак.

Он буквально видел все это, видел, как это было. Питер Лайтоулер, юноша и мужчина, личность презентабельная, очаровательная — не менее чем очаровательная. Он мог познакомиться с Дауни, в некотором смысле стать их протеже. Он мог войти к ним в доверие, и даже Маргарет вполне могла поддаться его обаянию, его интеллигентности, культуре, остроумию… Им, таким впечатлительным, он покажется молодым и невинным.

Итак, Маргарет, стареющая старая дева. Джон, изуродованный герой. И Элизабет, все доверие, все счастье которой погублено в те жуткие минуты на озере…

Они были бы настежь распахнуты перед Питером Лайтоулером.

И Родериком Банньером, его отцом.

Стоя возле окон, Том разглядывал травянистый луг. На небе облака то открывали, то прятали месяц, по траве ходили серебряные и черные волны.

Он нуждался в перерыве. Он нашел свою повесть, но она захватила его ум, вырвавшись за пределы любого контроля, что глубоко тревожило его. В тот день он написал тысячи слов — больше, чем когда-либо в жизни за столь короткий промежуток времени. Том не понимал, что с ним происходит; прежняя готовность отдаться повествованию, пока оно не затронет никого из живущих, теперь приняла другой облик.

Он повстречался с Питером Лайтоулером. Загадочный старик оказался отцом Саймона, и он жал его руку, угощал чаем, обращался с ним весьма любезно.

Как он мог сделать это? Как мог он сочинить эту ложь? Том хотел вдохнуть свежего воздуха, хотел, наконец, убраться из комнаты, где слова как бы сами собой вытекали из карандаша, марая чистую бумагу.

Он отворил французские двери и вышел на лужайку. Было еще тепло, хотя задувал ветерок. Из леса доносились птичьи крики.

Не понимая причин, он снял ботинки. Трава была влажной — появилась роса. Потеряв представление о времени, Том принялся бесцельно ходить по травянистой лужайке — от дома к буковой изгороди и обратно к поместью. Он ходил кругами, постепенно тревога его ослабевала.

Том вспомнил, как читал однажды о буддийском монахе, который кругами ходил вокруг священной горы, пока не просветился. Подвиг был трудным, на него ушли годы и годы, но в конце концов он стал почитаем как Будда.

Мягкий шелест ног сопровождали относительно приятные воспоминания. Хождение по прохладной земле вселяло в душу мир и покой, изгоняло из нее воспоминания о том, что он написал, заставляло забыть страхи и сомнения, даже его любовь к Кейт. Ни о чем конкретно не думая, он направился через луг к саду и там начал кружить по очереди вокруг каждого дерева — яблони, сливы, вишни и груши.

Гипнотическое движение еще более успокаивало его.

Он почувствовал, что идет как во сне. Конечности его отяжелели, словно налитые свинцом. Чудовищная физическая усталость сковывала его движения, почти останавливая на месте.

Успокоенный, он повернулся назад к поместью.

Оно исчезло.

На месте дома подымался огромный лес, шелестели деревья. Они тянулись до горизонта, он не мог воспринять их присутствие своими чувствами или умом. Массивные стволы и трепещущие листья закрывали окружающий мир, поглощали его сознание. Ветви деревьев тянулись клуне, корни взрывали землю под ногами. Том чувствовал, как почва подается под ним, как трепещет, вмещая в себе эту новую жизнь.

Ведь этот лес был живее любого обыкновенного леса. Живее всякого зеленого растения.

Том едва смел дышать, тем временем трепещущий лес наполнял мир.