Голубой бриллиант (Сборник)

фронтовиков на привале; она то отходила от скульптуры, то

16

снова приближалась к ней вплотную. Кофейные глаза ее

оттененные зеленоватой дымкой, то щурились, то изумленно

трепетали длинными надставными ресницами. Черные

гладкие волосы с тяжелым узлом на затылке отливали

синевой и хорошо контрастировали с ярко накрашенными

беспокойными пухлыми губами. "Благодатный материал для

живописца", - подумал Иванов, продолжая наблюдать за

натурщицей и отмечая про себя: "Самоуверенная особа,

должно быть, избалованная, властная и ненасытная в

постели".

Обойдя все выставленные работы, Инна возвратилась к

портрету Ларисы, спросила, не поворачивая головы:

- Кто эта девушка?

- Этой девушке сейчас шестьдесят.

- И у вас ее не купили?

- Собственность автора. Продаже не подлежит, -

дружески улыбнулся Иванов и, перейдя на серьезный тон: -

Что ж, приступим к работе?

Он пригласил Инну в другую, такую же просторную

рабочую комнату, которую он называл "цехом". Здесь на полу,

заляпанном гипсом и глиной, в беспорядке лежали небольшие

блоки белого мрамора, толстые кругляки дерева, мешки с

гипсом; в большом ящике громоздилась гора глины, покрытая

целлофаном. Тут же на вертящейся треноге стоял закрытый

целлофаном еще незаконченный портрет генерала. Рядом

невысокий помост, сооруженный из ящиков. На нем стояло

вертящееся кресло, своего рода трон для "модели". Как

немногие скульпторы, Иванов лишь в исключительных случаях

пользовался услугами форматоров и мраморщиков. Все делал

сам: формовал, рубил в камне, в дереве. Особенно любил он

работать в дереве: ему нравилась теплота и податливая

мягкость материала, творя обнаженное тело, он как бы

ощущал его дыхание, живую плоть. У стены на длинной полке

толпились сделанные в пластилине эскизы человеческих

фигур, почти все обнаженные и в основном женские. Иванов

дотронулся рукой до одной из них, сказал:

- Вот над этой мы с вами, Инна, будем колдовать.

Композиция изображала обнаженную девушку, сидящую

на камне-валуне - очевидно, у моря - с цветком ромашки в

руке. На цветке остался последний лепесток. Взгляд девушки

устремлен в даль морского горизонта, туда, где затаилась ее

судьба, ее будущее, любовь и мечта. Как узнать ее, как

разгадать? Поможет ли простенький неприхотливый цветок?

17

"Если б ромашка умела все говорить, не тая..." Строка из

популярной песни прошлых лет навела Иванову композицию

будущей скульптуры.

Инна оценивающе осмотрела эскиз и, очевидно,

вспомнив мраморный портрет Ларисы, авторитетно

произнесла:

- У вас все с руками. Эти мне нравятся. Не люблю

безруких. Наверно, вам они хорошо даются?

Она резко повернулась к нему, сверкнув яркой

самоуверенной улыбкой. Иванову понравилась ее меткая

реплика. Действительно, он придавал особое значение рукам,

и в его работах не было безруких. Руки помогали выявить

характер портретируемого. "А ты, детка, проницательна и,

кажется, не глупа, - мысленно произнес он и подумал: - сколько

же лет этой "детке"?" Пожалуй, за тридцать. Тридцать с

небольшим. Вместо ответа на вопрос он посмотрел на ее руки

и неожиданно для себя обнаружил первый минус "модели":

руки ее были далеки от совершенства, особенно кисти с

короткими толстыми пальцами. И ярко-красный лак на куцых

ногтях лишь выпячивал это несовершенство. А ведь им

придется держать цветок с последним лепестком.

Предпоследний сорванный, но еще не брошенный лепесток

останется в другой руке. Нет, руки Инны определенно не

подходят к его композиции. Факт досадный, но поправимый: он

вылепит руки другой девушки, тут особых сложностей не будет.

Мысли его спугнул ее вопрос:

- Как вы назовете свою работу?

- "Девичьи грезы", - быстро ответил и прибавил: - Это

пока условно. А вы хотите предложить что-нибудь

поинтересней?

- Да нет, я не думала.

- Ну тогда за работу. Раздеться можно в той комнате. -

Он указал кивком головы на дверь комнаты, которая служила

ему кабинетом и столовой.

В "цеху" был включен электрообогреватель, Иванов

мельком взглянул на термометр, столбик которого показывал

плюс двадцать шесть, и снял с себя светлый безрукавный

шерстяной свитер, остался в темно-коричневой рубахе.

Расстегнутый ворот обнажил короткую жилистую шею. Обычно

он работал в черном парусиновом фартуке, сегодня решил не

надевать его, чтобы выглядеть перед молодой дамой

опрятным. Вообще Алексей Петрович следил за собой

постоянно, независимо, где и с кем он находился. Темно-русые

18

усы и такая же бородка, отмеченная с обеих сторон двумя

мазками седины, всегда были аккуратно подстрижены и

причесаны. Седые, изрядно поредевшие волосы крутой