Голубой бриллиант (Сборник)

- Это что ж - третья мировая война? Ядерная?

- Не получится. Все предусмотрено. Но оставим

политику. Лучше к делу. Поймите: у меня нет недостатка в

женщинах вообще и в претендентках на должность референта.

И смею вас заверить - самого высокого разряда, как говорится

"экстра-класс".

- Не сомневаюсь, - Маша уколола Леонида Ильича

язвительно-ироническим взглядом. - Должна вас разочаровать:

вы получили обо мне ложную информацию. Я не из семейства

крыс. - Она встала, демонстративно посмотрела на часы. -

Благодарю вас за угощенье и участие в моей судьбе. Но

принять ваше предложение не могу. - И, раскланявшись, но не

подав руки, направилась к выходу.

- Жаль, - бросил ей вслед Леонид Ильич и прибавил со

злорадством: - А ваши не придут. Не надейтесь.

Маша не ответила. Она спешила быстрей покинуть этот

дом. Уже на улице в ее сознании зловещим заклинанием

звучали злорадные, самоуверенные слова новоявленного

хозяина России: "Ваши не придут".

3

Это был самый долгий, самый сложный и

противоречивый день в жизни Маши Зорянкиной. Светлое,

радужное настроение, которое она испытывала еще два часа

назад после встречи с Ивановым в его мастерской, было

оплевано и растоптано, словно в ее душу бросили ком грязи. В

переполненном вечернем транспорте она спешила домой, не

153

замечая вокруг себя таких же, как и она, торопливых людей,

раздираемая колючими мыслями. "Боже мой, и какая нелегкая

понесла меня к этому новому хозяину страны, представителю

нового гегемона, для которого деньги - превыше всего. Он

уверен, что за деньги можно все, в том числе и "прочие услуги".

говорит, что ему нужен мой талант, а глазами раздевает. У него

много этих "экстра-класс", жаждущих продать себя. А ему

нужна именно я, так решают его сухие, плотоядные губы. Он

получил обо мне информацию. От кого? Конечно, от

Панкинда... Рынок раздавит неугодные ему газеты. Да,

раздавит. А их и так немного, несущих людям правду, их

трезвые голоса глохнут в грохоте беспардонной лжи, циничной

фальсификации всевозможных "независимых", "вестей",

"новостей", "известий", "комсомольцев", эфира, где дикторы не

выговаривают половины алфавита". Маша вспомнила его

выкрик "Не придут!" Какая самоуверенность, перемешенная с

нервозностью и страхом. Ей запомнился этот страх в его

глазах, когда она сказала "наши придут".

В эту ночь Маша долго не могла уснуть. Усилием воли

она заставила себя не думать о Леониде Ильиче. Теперь она

думала об Иванове, о его творчестве, о его взглядах. Образ

Алексея Петровича, глубокий и притягательный, заслонил

собой все неприятное, отвратительное, с чем она столкнулась

в конце дня. Постепенно взбаламученное состояние улеглось,

душа обрела покой, и ей приятно думалось о том, как через

день она опять переступит порог ЕГО дома, она будет

позировать, и они свободно будут обсуждать волнующие их

проблемы бытия. Она вспомнила, что он обещал ей в другой

раз поговорить о Боге, о вере, о душе, обо всем, что было

надежно запрятано в глубинах ее сердца, и что открыть эти

глубины она могла человеку, внушающему доверие и

симпатичному ей. Таким она считала Алексея Петровича.

После ухода Маши из мастерской, после того, как они

условились встретиться через день и начать лепить ее

портрет, в душе Иванова поселился вирус суетливого

беспокойства, черты, совсем не присущей его

уравновешенному характеру. Торопливо убирая со стола

посуду, он уронил блюдце, и оно раскололось в мелкие

осколки. Вместо сожаления и досады он обрадовался: значит,

к счастью. Какого счастья мог он ждать в безысходные дни

окаянной перестройки? Тут уж не до жиру - быть бы живу. С

этой мыслью начинали и заканчивали день все граждане

многострадальной России, исключая несколько сот тысяч

154

господ-нуворишей, да, может, двух-трех миллионов, не

пожелавших или не успевших эмигрировать сынов и дочерей

Израиля, которым всегда жилось, а тем более в перестроечное

время, вольготно живется на Руси. А Иванов вдруг готов был

поверить в счастье, хотя еще и не предполагая, с какой

стороны оно может на него нагрянуть. Он не смел надеяться,

хотя втайне пугливо мечтал, что приход счастья может быть

связан с именем Маши Зорянкиной. Он вылепит ее портрет -

это уже решено. Постарается сделать его лучше "Первой

любви". Он надеется, что она поможет ему завершить

композицию "Девичьи грезы", ее лицо, ее руки и весь ее облик

сливаются с обликом его творческого замысла. Разве этого

недостаточно для счастья? И блюдце разбилось ведь сразу

после ухода Маши. Это тоже что-то да значит, особенно для

слегка суеверных людей.

Собрав осколки, он почему-то начал из пластилина