Голубой бриллиант (Сборник)

наглотавшись поп-рокских помоев, взводные барахтались в

перестроечной грязи сионистской прессы, радио и

телевидения. Эти не выведут солдат на Сенатскую площадь.

Ратные подвиги их отцов и дедов, патриотический дух

вытравили из их сознания ловкие "политруки" их

"Комсомольской правды" и "Московского комсомольца",

мастера перекрашивать правду в ложь, а ложь в правду. Эти

не бросятся на вражеский дзот.

Надежды таяли, но думы не отступали, а, напротив,

наседали требовательно и неотступно - жестокие,

безысходные. Он пытался отмахнуться от них, забыться, но не

мог одолеть. ("Погубить такую державу! Это необъяснимо,

какой-то дьявольский жестокий рок!") Мысли больно буравили

мозг, выматывали душу. Громоздились вопросы, много

вопросов, один страшнее другого. Не было ответов. Он

понимал, что не уснет до утра. Осторожно поднялся, чтоб не

разбудить жену, босой прошел в кухню, принял снотворное -

сразу две таблетки.

Сон надвигался медленно густой стылой тучей. -

Дмитрий Михеевич погружался в него со всеми своими

тревожными тяжелыми думами, которые превращались в

зримые картины сновидений. Он думал о предателях

Отечества и о неотвратимой каре, которая настигнет их.

Мысленно он называл их имена, проклятые народом и

отвергнутые историей. Он ставил их в один ряд с Гитлером и

178

его подручными. Среди пожарищных руин ему виделась

длинная перекладина с висельницей. Черные силуэты

казненных зловеще раскачивались в серой дымке то ли

тумана, то ли смрада. Якубенко насчитал тринадцать

повешенных: чертова дюжина, и решил подойти ближе, чтоб

узнать, кто они, и был удивлен, опознав в первом Гитлера. "Но

он же сожжен". Рядом с фюрером повешенный за ноги головой

вниз болтается Горбачев. Он жестикулировал руками и что-то

говорил, энергично, бойко, но слов его не было слышно. Он

дергал за сапоги своего соседа, повешенного, как и Гитлер,

ногами вниз. В этой тучной бочкообразной фигуре, обтянутой

белым мундиром, Якубенко узнал Геринга. А рядом с ним, и

опять же вниз головой, болтался главный архитектор

перестройки Александр Яковлев по соседству с Геббельсом.

"Какое символическое родство душ", - подумал о них Якубенко,

продолжая опознавать других казненных. Он с отвращением и

брезгливостью увидел, как повешенный вниз головой

Шеварднадзе, обхватив ноги своего соседа Гимлера, усердно,

с кавказским восторгом лобызает его сапоги. Удивила его и

еще одна "картина": по соседству с фашистским генералом

болтались вниз головой двое наших, то есть бывших

советских, - один с голубыми, другой с красными лампасами.

Он не мог их узнать, потому что свои лица они стыдливо

закрывали руками. "Отчего бы это? Неужто совесть

заговорила?" - подумал Дмитрий Михеевич. Потом это

отвратительное видение растаяло в смрадной дымке, и только

одна мысль, облегчившая душу слабым утешением, проплыла

в сознании генерала Якубенко: "Все-таки справедливость

восторжествовала, преступников и предателей настигло

возмездие", и мысль эта слилась с бессмертными словами

Лермонтова: "Но есть и Божий суд... Есть грозный судия: он

ждет. ."

И с этой мыслью перестало биться сердце генерала-

патриота.

Глава восьмая

ЛЕБЕДИЦА

1

Внезапная смерть друга и фронтового товарища

потрясла Иванова. Только теперь он по-настоящему осознал и

не разумом, а сердцем ощутил, кем был для него Дмитрий

179

Михеевич, этот прямой, искренний, кристально чистый и

неподкупно честный генерал. Их бескорыстную дружбу не

могли поколебать или расстроить ни различия вкусов и мнений

по второстепенным вопросам, ни иронические колкости,

которыми они иногда обменивались, ни расхождение во

взглядах на Октябрьскую революцию, на роль Ленина и

Сталина в истории России (о роли Хрущева, Брежнева,

Горбачева, Ельцина у них было полное единомыслие). Иванов

был убежден, что Якубенко пал жертвой оккупационных

властей временщиков, их сионистской диктатуры, которая

испробовала свои клыки на ветеранах в День Советской

Армии.

Тяжелой глыбой обрушилось на Алексея Петровича

чувство одиночества, точно он был замурован в темнице на

необитаемом острове. Москва, которая в августе прошлого

года стала для него чужой и даже враждебной, теперь

показалась оккупированной коварной сатанинской силой.

Денно и нощно эта сила с картавым акцентом (как будто

специально подбирали дикторов, не выговаривающих

половины алфавита) издевательски хохотала в эфире,

плевалась с телеэкранов, так что Алексей Петрович радио уже

давно не включал, а по телевизору смотрел только новости.

Первые девять дней после кончины генерала Иванов не