Голубой бриллиант (Сборник)

Это была очередная глупость оккупационных властей,

опасающихся народного восстания. Демонстранты несли алые

и андреевские флаги, транспаранты с надписями: "Долой

правительство предателей", "Нет сионизму!", "Капитализм не

пройдет!", "Армия и народ - едины!", "Восстановить СССР!",

"Ельцин - Иуда!" Несмотря на решительные лозунги,

настроены люди миролюбиво, по-праздничному. Совсем иное

настроение царило среди властей. Преступник всегда думает,

что рано или поздно наступит час расплаты, и страх толкает

его на новые преступления. Так было и 23 февраля. Мирную

демонстрацию встретили дубинки омоновцев, и праздник

превратился в кровавое воскресение. Россия это запомнила, и

час возмездия грядет.

Запомнился этот день Иванову и Якубенко. Вместе с

тысячами москвичей они хотели пройти к Вечному огню и

возложить алые гвоздики на могилу Неизвестного солдата.

Путь им преградила милицейская цепь. Якубенко - он был в

штатском - представился капитану милиции и предъявил

удостоверение Героя Советского Союза. "Не могу пропустить,

товарищ генерал, - извиняющимся тоном сказал капитан и

смущенно потупил глаза. - Не велено. Приказ". "Чей приказ?" -

с трудом сдерживая себя, спросил Дмитрий Михеевич. "Мэра

Москвы", - почти шепотом обронил капитан и украдкой

посмотрел по сторонам. Затем, прикрыв веками глаза и

сдержав тягостный вдох, бросил на генерала печальный,

полный сочувствия взгляд, кивнул головой в сторону узкого

прохода и неуверенно пробурчал: "Пройдите". Капитан,

очевидно, догадывался, что далеко генерал не пройдет: его

172

остановит следующая цепь уже омоновцев. А те ребята

крутые, с ними не договоришься.

Так точно и случилось. Первая цепь омоновцев

встретила Якубенко и Иванова не просто не дружелюбно, а

даже агрессивно. На его удостоверение посмотрели с

подчеркнутой иронией и неприязнью. "Нельзя!" - скрипучим

нервозным голосом ответил страж, облаченный в доспехи.

- Позовите старшего, - очень спокойно попросил

Якубенко.

- Я здесь старший, - раздраженно зыкнул омоновец. В

его глазах Якубенко прочитал самодовольство данной ему

власти и ожесточение. Генерал попытался вступить с одетыми

в броню людьми в разговор "по-человечески", объяснить, что

он и его фронтовой друг никаких противозаконных действий не

намерены предпринимать, что их единственная цель -

возложить цветы на могилу солдата. В ответ - полное

непонимание, даже насмешка и высокомерие.

- Да кто же вы такие? - глухо выдавил из себя генерал,

пристально всматриваясь в лица омоновцев. - Кто вас сделал

такими? Ваш долг - бороться с преступниками. А вы... вы

против народа. - И с недоумением к Иванову, - Алеша, ты что-

нибудь понимаешь? Где мы находимся? Что случилось с

нашей державой?

- Как видишь - она оккупирована.

- Кем? Кто оккупанты? Или это сон - кошмарный сон?..

Нет, ничто и никто меня не остановит! Никто не лишит меня

моего праздника!.. Я дойду, солдат, до твоего Вечного огня!

С этими словами генерал Якубенко, дрожа и задыхаясь

от гнева, двинулся на бронированную цепь. В этот момент он

напоминал разъяренного льва, страшного в своем

бесстрашии, и в цепи омоновцев образовалась узкая щель,

через которую он прошел. В след генералу летел неистовый

зык того, кто только минуту назад сказал ему: "Я здесь

старший!":

- Гражданин! Остановитесь!.. - И четверо молодых,

здоровых стражей порядка бросились за семидесятилетним

ветераном и сбили его с ног. Иванов попытался было пройти за

другом, но, получив в грудь толчок щитом, качнулся назад и

едва устоял на ногах. Алексей Петрович посмотрел каким-то

сложным взглядом на молодого краснолицего парня, пытаясь

сквозь прозрачный щиток каски посмотреть ему в глаза, и

сокрушенно дрогнувшим голосом проговорил:

173

- Какая же мать тебя родила? А ведь деды ваши воевали

в одном строю с моим генералом, вместе в атаки ходили. А вы

предали, все предали - и славу отцов, и Родину предали Бушу

и его продажным псам. Иудам служите, господа-товарищи.

Обидчик его скорчил веселую победную гримасу и занял

место в порушенной цепи. Гримаса на бессмысленном

ухмыляющемся лице высекла в сознании Иванова жуткую

мысль: "А ведь такой будет стрелять и в отца родного. Буш

прикажет Ельцину, Ельцин Попову, Попов своему лакею, и

прольется святая, невинная кровь".

Удар дубинки пришелся по плечу. Якубенко покачнулся,

выронил гвоздику и упал на колени. Перед глазами

расплывались туманные круги. Горький комок обиды застрял в

горле, мешал не то что говорить, дышать мешал. В ушах

звучал надтреснутый голос "победителя" - омоновца:

- Назад, давай назад!..

Тяжелый груз горечи, обиды и усталости взвалился на

плечи генерала и давил, не давал ему распрямиться. Якубенко