Голубой бриллиант (Сборник)

прошлой встрече рельеф женского пляжа и попросил показать

"Девичьи грезы".

Они прошли в цех, где стояла уже отформованная в

гипсе и тонированная под бронзу композиция. Швед хорошо

разбирался в искусстве, это был тонкий ценитель прекрасного.

Не скрывая своего восторга, он ходил вокруг "Девичьих грез",

бросая взгляд то на Машу, то на ее отображение с ромашкой в

руке и довольно покачивая головой. И уже обратясь к Иванову,

с искренним восхищением сказал:

- Вы - Роден, русский Роден. На Западе так уже не могут.

В каком материале вы намерены ее воплотить?

- У меня есть блок белого мрамора, - ответил Иванов.

- Да, в белом мраморе она засверкает первозданной

красотой. Здесь столько чувств, души, - сказал гость.

Продолговатые блестящие глаза его щурились. - Да, вы умеете

одушевлять мертвый камень. Этот шедевр достоин Лувра и

любого национального музея... И вашей Третьяковки, -

торопливо добавил он после некоторой паузы. - Я вас

искренне поздравляю. И мне бы хотелось ваш успех отметить

по русскому обычаю.

С этими словами он извлек из "кейса" бутылку

французского "Наполеона". Они перешли в гостиную. Маша на

правах молодой хозяйки нарезала ломтики сыра и поставила

на стол вместе с тремя рюмками. Иванов догадывался: не

желание посмотреть его новые работы привело сюда

предприимчивого шведа, а нечто другое. И он не ошибся:

деловой разговор начался после первой рюмки коньяка.

Прежде всего "честный и совестливый" коллекционер

признался, что слишком дешево заплатил за "Первую любовь"

и теперь решил исправить оплошность скромного скульптора,

196

неискушенного в бизнесе. И тут же выложил на стол пятьсот

американских долларов, со словами:

- Это вам за "Первую любовь".

Такой благородный широкий жест удивил Машу, но не

Алексея Петровича, который, во-первых, знал, что он тогда

продешевил по неопытности, а во-вторых, смотрел на эти

дополнительные доллары как на аванс. Но под что? Чего еще

от него хочет этот швед? А деловой гость не заставил мучиться

над загадкой. Не напрасно ж он упомянул Лувр и

национальные музеи. Он сказал, что желает приобрести

"Девичьи грезы" для одного очень солидного музея на Западе.

Сам он в данном случае выступает в роли посредника. Иванов

ответил категоричным "нет!", прибавив при этом:

- Вы же сами считаете, что мои "Грезы" достойны

Третьяковской галереи. Пусть так и будет.

- Конечно, я вас понимаю. Но ведь Третьяковка при

нынешнем финансовом состоянии России не сможет

предложить вам и десятой доли того, что можем предложить

мы. - Например? - вяло, без особого интереса

полюбопытствовал Иванов.

- Пятьдесят тысяч долларов.

Швед рассчитывал этой сравнительно солидной суммой

сразить Иванова, но Алексей Петрович рассеянно продолжал

смотреть мимо гостя, и лишь вежливая улыбка затерялась в

его усах. Наконец он спросил:

- А что, сокровища Лувра так низко упали в цене?

- Не только сокровища Лувра, а вся культура в наше

время обесценена. Люди признают только материальные

наслаждения, - ответил гость, обнажив крупные, неровные, с

желтизной зубы. Равнодушную реакцию Иванова на его

предложение гость воспринял с суровым недоумением. Он

даже опешил и не смог совладать с собой:

- Вы не согласны на пятьдесят тысяч долларов?! Или вы

не поняли - не пять, а пятьдесят?! - напористо повторил он,

раздувая толстые ноздри и приняв чинную осанистую позу.

- "Девичьи грезы" я вообще не собираюсь продавать

кому бы то ни было, в том числе и Лувру, - смиренно и с

вежливой учтивостью ответил Иванов.

- А если ее повторение, отлитое в матовом фарфоре, как

эти очаровательные грации? - гость глазами указал на рельеф

"Пляжа".

197

- Такой вариант можно было бы обсудить. Но есть

проблемы с исполнителями. Они заломят ту еще рыночную

цену. Во всяком случае, для вас это будут те же пятьдесят

тысяч.Гость попробовал торговаться, но, встретив

непреклонность хозяина, предпочел не настаивать. Решили

подумать, все взвесить и вернуться к этому делу в другой раз.

Швед ушел, раздосадованный несговорчивостью Иванова.

После такой напряженной, изнурительной работы в

последние недели, сменившейся эмоциональной нагрузкой в

связи с супружеством - а они официально оформили свой

брак, Алексей Петрович удочерил Настеньку, дал ей и Маше

свою фамилию, - почувствовал впервые в жизни безмерную

усталость.

Маша посоветовала Иванову дать себе полный отдых на

целый месяц и предложила вместе с ней или одному уехать в

санаторий на юг, благо с путевками из-за бешеных цен теперь

не было проблем, а из пятисот долларов, оставленных

шведом, можно было выделить сотни полторы, обменяв их на

рубли. Алексей Петрович не любил санаториев и клятвенно