Голубой Марс

Один из бессмертных напомнил, что примерно такая же волна эмиграции послужила одной из причин первой Марсианской революции.

– А что насчет договора между Землей и Марсом? – спросил кто-то. – Мне казалось, он как раз запрещает такие крупные наплывы людей.

– Запрещает, – ответила Элизабет. – По нему можно отправлять не более десяти процентов населения Марса в течение земного года. Но там также прописано, что Марсу надлежит принимать больше, если есть такая возможность.

– И вообще, – сказала Эми, – разве договоры когда-нибудь останавливали правительства, если те хотели сделать что-то по-своему?

– Нам придется отправить их куда-то еще, – заключил Уильям Форт.

Остальные посмотрели на него.

– Куда? – спросила Эми.

Никто не ответил. Форт неопределенно махнул рукой.

– Нам стоит подумать куда, – хмуро сообщила Элизабет. – Китайцы и индусы считаются хорошими партнерами марсиан, но и они не особо уделяют внимание договору. Мне прислали аудиозапись, на которой индийские политики на встрече по этому вопросу говорят, что намерены переправить максимальное количество людей на Марс в ближайшие пару веков, а потом посмотреть, что из этого получится.

Пока лифтовая кабина опускалась, Марс, находившийся под ними, раздавался все больше. Наконец, они замедлили ход, над самым Шеффилдом, и все вдруг стало нормальным – марсианская гравитация вернулась на место, и кориолисовы силы больше не искажали их реальность. Они прибыли в Гнездо, они вернулись домой.

Друзья, репортеры, делегации, «Мангалавид»… В самом же Шеффилде люди спешили каждый по своим делам. Изредка Ниргала узнавали и радостно ему махали, иногда останавливались и пожимали руки или даже обнимали, спрашивали о поездке и о здоровье. «Мы рады, что вы вернулись!»

И все же в глазах большинства… болезни здесь были редки. Кое-кто даже отводил взгляд. Примитивное мышление: Ниргал вдруг увидел, что очень многие приравнивали омоложение к бессмертию. Они не желали думать иначе – они отводили взгляд.

Но он сам видел, что Саймон умер даже несмотря на то, что в его кости вживили костный мозг юного Ниргала. Еще недавно Ниргал чувствовал, будто его тело разваливается, ощущал боль в легких, в каждой своей клетке. Он знал, что смерть реальна. Они не обрели бессмертие, это и не было им суждено. Отсроченное старение, как говорил Сакс. А люди знали, что Ниргал недавно чуть было не умер, и испытывали отвращение. Они отворачивались, словно он был нечист. И это его злило.

Он сел на поезд до Каира и, пока тот ехал, смотрел на огромную наклонную пустыню западной Фарсиды, сухую и железистую, Ур[29] красного Марса. Это его земля. Он это чувствовал. И тело, и душа наполнялись теплом от этой мысли. Дом.

Но лица в поезде смотрели на него и отворачивались. Он был человеком, который не смог адаптироваться на Земле. Едва не убитый родной планетой. Он был словно альпийский цветок, неспособный выстоять в реальном мире, диковинка, для которой Земля была все равно что Венера. Все это он читал в их глазах. Вечное изгнание.

Такими уж были условия жизни на Марсе. Каждый пятисотый уроженец умирал, посетив Землю. Для марсианина это было самым опасным предприятием, какое он мог совершить, – даже опаснее падения с обрыва, полета во внешнюю область Солнечной системы или рождения ребенка. Как русская рулетка, где в одном патроннике был настоящий патрон.