Голубой велосипед

Один за другим выпил он два стакана вина. Ему следовало бы с ней поговорить. Но что мог бы он ей сказать? Ее испуг и недоверие были бы для него невыносимы. Как же дать ей понять?

– Леа…

Она медленно подняла на него глаза.

– Да?

– Лоран поступил прекрасно, примкнув к генералу де Голлю. Поступок мужественный, но вам лучше бы о нем не рассказывать никому, даже мне.

– Вы хотите сказать, вам, прежде всего?

Он устало улыбнулся.

– Нет, мне вы можете говорить все. Последствий это иметь не будет. Напротив, вчера меня очень обеспокоило ваше знакомство с тем подонком, Рафаэлем Малем.

– Он давний приятель. Почему вы называете его подонком? В конце концов, он бывает у тех же людей, что и вы.

– Попали! Тут вы правы. Но только в этом. Есть много оснований считать его мерзавцем. Одно из них – за деньги он без колебаний выдает своих друзей гестапо.

– Я вам не верю.

– Если снова увидитесь с ним, – а я вам решительно этого не советую делать, – спросите у него сами. При его мазохистской извращенности он вполне способен все вам рассказать, а поскольку любит точность, то и с подробностями.

– Невозможно! Это было бы слишком гнусно.

– С ним возможно все. Разве не взял он еврейского ребенка…

– Видите, он не так уж и плох.

– …которого через несколько месяцев вернул в сиротский приют, ибо счел его бесталанным? Он разорил многих знакомых, доверивших ему свои последние средства, чтобы переправиться в свободную зону; он спекулирует золотом, валютой, героином. Дважды его арестовывала французская полиция. И дважды оказывалась, вынуждена его отпустить.

– А как вы объясните, что его принимают в обществе, что его книги издают?

– Его нигде не принимают. Разве что у людей, которых вы видели вчера вечером, где им просто пользуются. Да еще у дельцов черного рынка. Что касается его книг, то они вышли перед войной. Поверьте мне, его лучше сторониться. Он марает каждого, кто к нему приближается.

– Но в Бордо он меня предупредил, что мой дядя в о…

Леа не окончила фразы и отпила вина, чтобы скрыть замешательство.

– Мне известно, чем занят отец Адриан, но вам бы этого знать не следовало.

– Кто говорил вам о моем дяде? Что вы о нем знаете?

– Ничего. И давайте об этом разговоре забудем. Продолжайте. Что еще замечательного сделал ваш друг Рафаэль?

– В Бордо он уступил свое место на борту "Массалии" отцу Сары Мюльштейн.

– Верно, она мне рассказывала. Признаюсь, был изумлен. Сара, как и вы, к нему снисходительна. Она утверждает, что в нем не все дурно.

– Сара еще в Париже?

– Да. И не хочет уезжать. Ей надоело убегать.

– Это же безумие!

– Знаю. И повторяю ей это при каждой встрече. Но после смерти отца в ней что-то надломилось.

– Я не знала, что он умер.

– В Алжире вишистская полиция бросила его в тюрьму.

– Почему?

– Да потому, что он еврей и иностранец. Заключения он не перенес. Это же был старый, измученный человек, живший только ради музыки. Как-то утром его нашли в камере мертвым.

– Вы его очень любили?

– Да, он был выдающейся личностью. Вместе с ним умерла частичка того, что есть лучшего в человечестве.

Вошла Жанетта с двумя переполненными тарелками.

– Приятного аппетита, мадемуазель, месье.

Леа глянула на свою тарелку. Ее чуть подташнивало. Ладонью провела она по лбу.

– Понимаю, что вы сейчас испытываете, Леа. Пока я ничего не могу вам сказать. А чтобы мне довериться, вам бы надо было меня слепо любить. Ни о чем подобном я просить вас не могу. Слишком рано. Ешьте. В наши дни такое удовольствие стало редким.

– Похоже, не для вас.

– Предпочтете и дальше запивать шабли или хотите кагор?

– Кагор.

Поднявшись, он взял с посудного столика бутылку и налил ей красного вина.

Вначале Леа едва прикасалась к еде, но постепенно вкуснейший паштет, бархатистое вино вернули ей аппетит.

После того, как куском хлеба она досуха вытерла тарелку, взгляд ее обрел частичку былой приветливости.

– Леа, вы словно дикий зверек. Стоит вас накормить, приласкать, и вы забываете обо всем происходящем.

С набитым ртом она пробормотала:

– Не думайте, что это так просто.

Вытирая руки о белый фартук, вошла Марта Андрие. За ней следовал сын, несший прикрытое серебряной крышкой блюдо. Гордым движением подняла она крышку.

– Понюхайте только, месье Франсуа. От запаха у меня в душе все переворачивается, родные места всплывают в памяти. Так и вижу у большой плиты фермы бедную мамочку, жарящую на масле белые, лисички или вороночники. Никто не умел так хорошо готовить грибы, как моя мамочка.

– Кроме вас, Марта.

– Ох, нет, месье Франсуа. Мамины были намного лучше.

Он улыбнулся этому простодушному проявлению дочернего чувства и попробовал блюдо, приготовленное с мастерством и любовью.

– Мадам, никогда не ела ничего столь же вкусного, – вытирая жирный подбородок, сказала Леа.

Кухарка удовлетворенно улыбнулась и, обращаясь к Франсуа, сказала с игривым и одновременно понимающим видом:

– Когда девушка любит хорошо поесть, это добрый знак… Покидаю вас, клиенты ждут.