Голубой велосипед

– Это случилось в ночь с 19 на 20 июня. Твоя мать отправилась в Бордо посетить Женскую католическую лигу действия, членом которой состояла, чтобы помочь в размещении и трудоустройстве беженцев. На ночь она должна была остановиться у твоего дяди Люка. Вскоре после полуночи началась воздушная тревога. Бомбы падали по всему городу, у доков, в районе Бастиды, в Люзском проезде, в квартале Сен-Серен, с десяток упал между улицами Давида Джонстона и Камиллы Годар, на улице Рампар, рядом с Южным вокзалом, на бульваре Эльзаса-Лотарингии, в убежище на Дамурских аллеях, где нашли свою смерть множество людей. Одна из бомб упала совсем рядом с особняком командующего округом, где находились рабочие кабинеты маршала Петена и генерала Вейгана.

Леа с трудом сдерживала нетерпение. Какое ей было дело до того, где падали бомбы? Единственное, что ей хотелось узнать, – как погибла мать.

Пьер Дельмас налил себе еще стакан.

– Вместе с другими дамами-патронессами твоя мать вышла из здания Женской католической лиги, чтобы пройти в ближайшее убежище. Конечно, она слишком долго медлила. Упавшая на улице Сегальс бомба ранила твою мать в голову и в ноги. Одним из первых там оказался парижский журналист, который доставил ее в госпиталь и известил меня. Когда я приехал, она находилась в бессознательном состоянии, из которого вышла лишь накануне кончины, 10 июля.

– Она что-нибудь сказала для меня?

Прежде чем ответить, Пьер Дельмас допил стакан. Чуть заплетающимся языком он произнес:

– Ее последним словом было твое имя.

Леа обожгло чувство полного счастья. Значит, мать думала о ней, умирая!

– Спасибо тебе, Господи, – прошептала она, бросаясь в объятия отца.

– Нам не следует плакать, моя драгоценная. По ночам она возвращается и разговаривает со мной.

Леа с удивлением взглянула на него.

– Да, папа, я верю, что она всегда рядом с нами.

Она вышла, не заметив на губах отца улыбки полной убежденности.

На следующий день Леа с отцом, вернувшись с кладбища, застали Фредерика Ханке в обществе еще одного офицера. Они спорили с Руфью. Судя по гневному выражению лица гувернантки, спор был горячим.

– Здравствуйте, господа, – сухо произнес Пьер Дельмас. – В чем дело, Руфь?

– Эти господа намерены здесь поселиться. Похоже, у них есть реквизиционное предписание.

– Это невозможно! – воскликнул он.

Увы, нет, казалось, говорил жест Фредерика Ханке, показавшего на бумагу, которую Руфь держала в руке.

– У нас нет места. Мы приютили родственников из Парижа и Бордо.

– Огорчен, месье, но приказы следует исполнять. Я лейтенант Отто Крамер. Мне нужны две удобные комнаты и помещение, где могли бы разместиться трое моих подчиненных. Мы постараемся не причинять вам больших неудобств, – на безупречном французском сказал офицер.

Лea буркнула:

– Это будет трудно.

– Вы не можете у нас оставаться, в доме траур, – с трудом сдерживая негодование, произнесла Руфь.

– Примите наше самое искреннее соболезнование. Не могли бы мы осмотреть дом?

Пьер Дельмас предоставил свою комнату лейтенанту, а сам перебрался в спальню жены.

– Занимайте мою комнату, вы с ней уже знакомы, – сказала Леа Фредерику Ханке.

– Не хочу вас прогонять, фрейлейн.

– Es ist schon gemacht [15] – возразила она, освобождая ящики своего комода.

– Клянусь вам, ничего нельзя было поделать. Приказ пришел из Бордо.

С той поры началось трудное сосуществование. Рано утром немцы спускались на кухню, где ординарец лейтенанта Крамера готовил им завтрак. Франсуаза, работавшая медицинской сестрой в госпитале Лангона, также была вынуждена вставать рано и часто встречала их у плиты, где кипятилась вода. Постепенно они стали обмениваться отдельными словами, а однажды она даже согласилась разделить с ними завтрак, честно говоря, более обильный, чем ее собственный. Остальное время дня их не видели: они находились либо в Лангоне, либо в Бордо. Вечерами возвращались поздно. Альбертина и Лиза де Монплейнс высоко ценили их ненавязчивость. Но Камилла, с трудом поправлявшаяся после родов, болезненнее других переносила их присутствие. Мысль, что под одной с ней крышей находятся немцы, вызывала у нее приступы бешенства, которые сильно ее изнуряли. Лечивший Камиллу доктор Бланшар решительно воспротивился ее переезду в Белые Скалы. По его словам, эта усадьба находилась слишком далеко, чтобы он смог туда приезжать ежедневно.

А очаровательный малыш, которого его мать назвала Шарлем, хотя и чувствовал себя хорошо и развивался нормально, нуждался, тем не менее, из-за недостаточного веса, в постоянном наблюдении. Камилле пришлось смириться. В конце недели ее свекр Раймон д'Аржила приезжал провести с ней и внуком два дня; общение с внуком помогало ему перенести отсутствие сына, от которого все еще не было известий.