Голубой замок

— И она намерена пойти в пресвитерианскую церковь, — сказала кузина Стиклз, утаив, однако, к ее чести, историю с перилами.

— Это доказывает, что она чокнутая, — прорычал дядя Бенджамин. — Я заметил что-то странное в ней в ту минуту, когда она вошла. Я заметил это еще раньше. (Дядя Бенджамин думал о м-и-р-а-ж-е). Все, что она сегодня говорила, свидетельствует о пошатнувшемся разуме. Тот вопрос — «Это жизненно важная часть?» Есть ли какой-то смысл в этой реплике? Никакого! Ничего подобного не бывало у Стирлингов. Это, должно быть, от Вансбарра.

Бедная миссис Фредерик была слишком сломлена, чтобы возмутиться.

— Никогда не слышала ничего такого про Вансбарра, — простонала она.

— Твой отец был довольно странным, — сказал дядя Бенджамин.

— Бедный папа был… особенным, — согласилась миссис Фредерик, плача, — но он никогда не был тронутым.

— Он всю жизнь разговаривал точно так же, как Валенси сегодня, — ответил дядя Бенджамин. — И считал, что был своим прапрадедушкой, заново родившимся. Я слышал, как он это говорил. Не убеждайте меня, что человек, верящий в подобные вещи, разумен. Все, все, Амелия, хватит хныкать. Конечно, Досс устроила сегодня ужасный спектакль, но она не виновата. Старые девы склонны вести себя странно. Если бы она вовремя вышла замуж, с ней бы такого не случилось.

— Никто не хотел жениться на ней, — сказала миссис Фредерик, почувствовав, что каким-то образом дядя Бенджамин упрекнул и ее.

— И, к счастью, здесь нет посторонних, — прохрипел дядя Бенджамин. — Мы можем сохранить все внутри семьи. Завтра я отведу ее к доктору Маршу. Я знаю, как обращаться с упрямцами. Лучший выход, да, Джеймс?

— Мы определенно должны получить совет врача, — согласился дядя Джеймс.

— Все, договорились. А ты, Амелия, пока веди себя, как будто ничего не произошло, и наблюдай за нею. Не позволяй ей оставаться одной. Более того, не позволяй ей спать одной в комнате.

Вновь завывания миссис Фредерик.

— Я не смогу. Позавчера вечером я предложила, чтобы Кристина спала в ее комнате. Она решительно отказалась — и заперла дверь. О, ты не знаешь, как она изменилась. Она не работает. По крайней мере, не шьет. Она, конечно, выполняет обычную домашнюю работу. Но она не подмела гостиную вчера утром, хотя мы всегда подметаем ее по четвергам. Она сказала, что подождет, пока там будет грязно. «Ты предпочла бы подмести грязную комнату, чем чистую?» — спросила я ее. Она сказала: «Конечно, тогда я увижу результат своей работы». Подумать только!

Дядя Бенджамин подумал.

— Банка с ароматическими травами, — кузина Стиклз произнесла это как заклинание, — исчезла из ее комнаты. Я нашла осколки под окном. Она не сказала нам, что произошло.

— Никогда бы не подумал о Досс, — заметил дядя Герберт. — Она всегда казалась такой тихой, разумной девушкой. Немного отсталой, но разумной.

— Единственное, в чем можно быть уверенным в этом мире, это таблица умножения, — изрек дядя Джеймс, чувствуя себя умнее, чем когда-либо.

— Хорошо, давайте взбодримся, — предложил дядя Бенджамин. — Почему девушки из хора похожи на хороших фермеров?

— Почему? — спросила кузина Стиклз, поскольку кто-то должен был спросить, а Валенси не было.

— Любят выставлять лодыжки, — хихикнул дядя Бенджамин.

Кузина Стиклз подумала, что дядя Бенджамин немного неделикатен. Тем более перед Олив. Но он был мужчиной, что поделать.

Дядя Герберт подумал, что после ухода Досс стало скучно.

Глава XII

Валенси спешила домой сквозь синеватые сумерки — очень спешила. Приступ, что настиг ее, когда она, к счастью, уже добралась до убежища своей комнаты, был очень сильным, хуже всех прежних. Возможно, она умрет от одного из таких. Было бы ужасно умирать от такой боли. Но, может быть, смерть и есть такова. Валенси ощутила горестное одиночество. Когда ей стало легче, и она смогла размышлять, Валенси попыталась представить, что рядом есть кто-то сочувствующий — тот, кто искренне беспокоится о ней, тот, кто просто возьмет ее за руку и ничего больше, тот, кто просто скажет: «Да, я понимаю. Это страшно, но будь храброй — тебе скоро станет лучше», а не тот, кто лишь суетится и тревожится. Не мать и не кузина Стиклз. Отчего-то она подумала о Барни Снейте. Почему, посреди пугающего одиночества боли, она вдруг ощутила, что он мог бы сопереживать, жалеть тех, кто страдает? Почему он казался ей старым добрым другом? Не оттого ли, что она защищала его, восстав против своей семьи?

Сначала ей было так плохо, что она даже не смогла добраться до лекарства, выписанного доктором Трентом. Но затем ей удалось принять его, и вскоре пришло облегчение. Боль отпустила, Валенси лежала на кровати, усталая, изнурённая, в холодном поту. О, как это было страшно! Ей не вынести, если такие приступы будут часто повторяться. Кто бы возражал против смерти, будь она немедленной и безболезненной. Но так страдать, умирая!