Голубой замок

Когда мне исполнилось одиннадцать, он послал меня в частную школу. Мальчишки макали меня в пруд до тех пор, пока я не вставал на стол и не декламировал во весь голос рекламу отцовских патентованных гадостей. Я делал это, тогда, — Барни сжал кулаки, — был напуган, захлебывался водой, и весь мир ополчился против меня. Но когда я поступил в колледж и старшекурсники пытались проделать тот же трюк, я отказался. — Барни мрачно улыбнулся. — Они не могли заставить меня. Но они хотели и сделали мою жизнь невыносимой. Упоминания таблеток, микстур и лосьона для волос стали бесконечными. Меня прозвали «До и после» — видишь, у меня всегда была густая шевелюра. Четыре года в колледже обернулись кошмаром. Ты знаешь — или не знаешь, какими чудовищами могут стать мальчишки, если у них имеется жертва вроде меня. У меня было мало друзей — между мной и людьми, что мне нравились, всегда стоял какой-то барьер. А другие, те, что очень хотели подружиться с сыном старины доктора Редферна, меня не интересовали. Но был один друг, я думал, что был. Умный, начитанный парень, немного писатель. Между нами протянулась нить взаимопонимания — я так хотел этого. Он был старше меня, и я боготворил его, глядя на него снизу вверх. В тот год я был счастливей, чем за всю свою жизнь. А затем в журнале колледжа появился пародийный скетч, зло высмеивающий отцовские лечебные средства. Имена авторов, конечно, были изменены, но все знали, что и кто имелись в виду. О, это было умно, дьявольски умно и остро. Весь Макгилл рыдал от смеха, читая его. Я узнал, что скетч написал он.

— Ты уверен? — потухшие глаза Валенси возмущенно вспыхнули.

— Да. Он признался, когда я спросил его. Сказал, что хорошая идея для него дороже, чем друг. И зачем-то колко добавил: «Знаешь, Редферн, есть вещи, которые не купишь за деньги. Например — ты не можешь купить себе деда». Жестокий удар. Я был достаточно молод, чтобы почувствовать себя уничтоженным. Этот случай сокрушил все мои идеи и иллюзии, что было еще хуже. Я стал молодым мизантропом. Не желал больше ничьей дружбы. А затем, через год после окончания колледжа, встретил Этель Трэверс.

Валенси вздрогнула. Барни, засунув руки в карманы, внимательно изучал пол и не заметил этого.

— Отец рассказал тебе о ней, полагаю. Она была очень красива. Я любил ее. О, да, я любил ее. Не стану отрицать или преуменьшать. Это была первая единственная романтичная мальчишеская любовь, страстная и настоящая. И я думал, что она тоже любит меня. У меня хватило глупости так думать. Был дико счастлив, когда она пообещала выйти за меня замуж. Счастлив несколько месяцев. А затем узнал, что она не любит меня. Однажды невольно подслушал разговор. Этого было достаточно. Словно в пословице о подслушивающем стал свидетелем собственного позора. Подруга спросила ее, как ей удается переваривать сына дока Редферна и все эти медицинские патенты.

«Его деньги позолотят таблетки и подсластят микстуры, — со смехом ответила Этель. — Мама посоветовала мне подцепить его, если сумею. Мы без гроша. Но фу! Чувствую запах скипидара, когда он подходит ко мне».

— О, Барни! — воскликнула Валенси, охваченная жалостью. Она забыла о себе и была полна сочувствия к нему и злости на Этель Трэверс. Как та посмела?