Голубые искры (СИ)

На твоем небольшом памятнике будет твоя фотография, где ты молодая. Та, что читала нам о пылающем сердце, вырванном из груди и поднятом над головой, чтобы оно освещало путь толпе людей в непроходимом лесу.

На памятнике будут выбиты слова: "Как много твоего осталось с нами". Только это. Только это, мама.

Пусть земля будет тебе пухом", - думал большой, грузный мужчина.

Он словно очнулся, когда жена тронула его за локоть:

- Пойдем, люди к автобусам идут, на поминальный обед ехать надо.

Дверцы персонального Диминого немецкого микроавтобуса марки "Мерседес" были открыты, Горлов уже сидел за рулем, Воронин - на переднем сидении рядом. Ивановы сели рядом с Яковом Петровичем, и автобус тронулся.

В дороге Дима оживленно рассказывал, поворачиваясь назад, как непросто было для простой учительницы, у которой даже не было звания "Заслуженный работник народного образования", заполучить место на центральной аллее кладбища. Пришлось даже подключить самого Сомова. Говорил о том, что в кафе "Престиж" предусмотрен резерв столов и блюд, если людей будет больше ожидаемого. Сказал, что кафе будет работать только для них и время обеда неограниченно.

Когда уже ехали по городу, Николай попросил, чтобы его высадили на Красноармейской: в кафе на поминальный обед он не пойдет. Яков Петрович, сославшись на плохое самочувствие, тоже вышел. Хотела выйти и Шура, но муж приказал ей быть в кафе: "Поможешь Дмитрию. Кроме того, ты врач. Твои услуги могут быть востребованы".

- Николай, ты обиделся? Я что-то сделал не так? - забеспокоился Воронин.

- Дима, ты все сделал как должно. Спасибо. Я в долгу. Завтра мы с тобой встретимся, все обговорим. А сегодня мне нужно побыть одному. Прости.

- Не вздумай мне деньги предлагать, - сказал Воронин, и Горлов закрыл дверцы машины.

Иванов немного лукавил, когда говорил, что хочет побыть один. Ему хотелось расслабиться, сбросить нервное напряжение последних дней. Они с Прохоровым зашли в магазин, купили пол-литра водки, круг хорошо знакомой им полукопченой колбасы "Краковской", буханку черного хлеба и расположились на кухне. Водку Николай налил в три стакана: себе, Яше и третий стакан накрыл горбушкой хлеба по обычаю, приобретенному в Афгане - "для того, кого уже никогда не будет с нами".

Он знал, что его мама никогда не брала в рот водки, знал, что "возлияния" на похоронах Православная церковь осуждает, но ему хотелось, чтобы стакан для мамы создавал ощущение, что она еще здесь, за столом, рядом.

Выпили. За то, что в их жизни была эта замечательная женщина. Иванов вспомнил, как в его сиротское детство вошла она, его "мама", и словно лучик согревала его душу всю жизнь. Он с нетерпением ждал ее писем в военном училище, а в Афганистане ее фотография всегда была в кармане его военной рубашки, у сердца, и, казалось, что она хранила его даже среди кромешного ада.

Яков и его жена Ольга тоже всегда знали, что недалеко, в нескольких кварталах от них, живет человек, который всегда поймет их и найдет слова, которыми словно погладит их, как детей, по головке, словно теплый солнечный зайчик заглянет в их души и согреет их, порою дрожащие от людской несправедливости и холода.

Когда умирала от неизлечимой болезни Ольга, Елена Кузьминична до конца была рядом, а потом, словно из небытия, долго возвращала Якова к активной жизни, говорила, что все смертны, что с кончиной жены жизнь не кончается, что у него есть ее продолжение - дочь, которую надо достойно вырастить. Вспоминала, как держались за дрожащую ниточку жизни люди в блокадном Ленинграде.

Выпили еще по одной.

- Спасибо тебе, Яша, за организацию похорон. Я не успевал и переживал, как все образуется.

- Это Димку в основном надо благодарить. Если бы не он...

- Да. И денежки он вложил хорошие. Надо мне как-то с ним рассчитаться.

- Не вздумай с ним о деньгах заговорить! Обидишь на всю жизнь. Потраченное - для Димки небольшие деньги. Зато это был "звездный час" для его самоутверждения. Поверь, он счастлив возможности показать, чего он достиг. И, заметь, достиг своим разумом, своим трудом. Помнишь: "Почему трудяга и умница должен жить так же плохо, как дурак и лодырь?". Это Димка нам еще в школе сказал. Он - трудяга. Сейчас рядом с ним трудятся и два его сына. Один закончил "Бауманку", другой - УПИ, юридический факультет. Их "Цифроград" перешагнул уже в другие регионы.

- Ну, Яша, положим, сегодня не все живущие неважно - "дураки и лодыри". Кто-то за хвостик удачу не поймал, кого-то судьба по головке не погладила. Кто-то слишком веровал в цветущее "завтра" и опоздал к раздаче. Мы с тобой что - дураки и лодыри?

- У нас с тобой пенсии, Коля! Мы же не нищие! Посмотри на мою грудь, - Яков коснулся рукою своих орденов. - А если бы ты весь свой "иконостас" на грудь вывесил! - засмеялся Яков.

- Елена Кузьминична тебе была мамой, но и нам с Димкой она тоже, согласись, немного мамой была.

Налили по третьей. И тут пришла Шура.