Голубые родники

В Воронеже я часто приходил вечерами в Петровский сквер к бронзовому памятнику Петру Первому. Почти три века назад приплыл он на струге в эти места, поднялся на крутой берег Великой Вороны (так именовали тогда реку Воронеж), по-хозяйски оглядел заросшие лесом Чижовские горы и сказал: «Русскому флоту — быть!» На остров, который напротив Успенской церкви, перекинули деревянный мост: там разместился главный парусный двор. Со всей Руси свозили сюда плотников. Между работных людей сновали иноземные мастера, курилась смола в больших чанах, на подводах везли железо с липецких заводов, снасти из подмосковного села Преображенского, с барок выгружали пеньку. Косматые богомазы выписывали затейливой славянской вязью названия первых кораблей: «Принципиум», «Святой Марк», «Святой Матвей», «Апостол Павел»… А далеко от Воронежа, на царском монетном дворе, уже чеканились в память о первых русских судах медали с гордой надписью: «Бывает небываемое…»

В Туле я видел бронзового Петра в кузнечных доспехах — там он ковал для России оружие. Здесь, в Воронеже, Петр стоит в мундире Преображенского полка, опираясь на якорь. Позже, уже в Таганроге, я видел еще одного Петра — вставшего на морском берегу с чувством исполненного перед Отечеством долга.

Я бродил по узким переулкам, круто сбегающим к реке Воронеж. Названия у переулков древние — Морской, Флотский, Корабельный… Поросли мхом и плесенью камни Успенского собора, он, пожалуй, остался единственным очевидцем петровских деяний.

С Воронежем связана судьба русского поэта Никитина. Ради куска хлеба он был вынужден долгие годы торговать свечами в лавке отца-пьяницы, а потом, когда отец купил постоялый двор, прислуживать заезжему люду. Поздней ночью Иван Никитин брался за перо, а с рассветом сжигал строки, над которыми плакал во время бессонной ночи. Лишь за два года до смерти Иван Саввич смог наконец расстаться с постоялым двором и заняться книжной торговлей.

В своей лавке он открыл читальню и библиотеку с умеренной платой за пользование книгами (бедным книги выдавались бесплатно). На улице Шевченко сохранился полуподвал, где отец Никитина держал свечную мастерскую. Это все, что осталось от дома Никитиных, разрушенного гитлеровцами. Теперь здесь выстроен новый дом, на нем — мемориальная доска. А другой дом, где Никитин провел последние пятнадцать лет жизни, восстановлен и превращен в музей. Неподалеку от него, в Кольцовском сквере, — бронзовый памятник Никитину. В горестном раздумье сидит поэт на мраморном цоколе, будто жалея о том, что не привелось увидеть ему лучшие времена. И памятник другому певцу воронежской земли — Алексею Кольцову — тоже в этом сквере. Тому самому Кольцову, со стихами которого, как говорил Белинский, в литературу «…смело вошли и лапти, и рваные кафтаны, и всклокоченные бороды, и старые онучи, — и вся эта грязь превратилась у него в чистое золото поэзии».

На улицах Воронежа еще можно заметить следы минувшей войны — надписи на стенах: «Проверено, мин нет», остатки дзотов на берегу, столетние дубы, иссеченные снарядами… Город обороняли части прославленного генерала Черняховского. Солдаты мужественно отражали фашистский натиск, который можно было сравнить по силе с наступлением гитлеровцев на Сталинград. «Под Воронежем немцы расшибли свой лоб», — писала в декабре 1942 года «Правда».

Тогда, вьюжной военной зимой, на месте освобожденного города лежали развалины. Девять зданий из каждых десяти были разрушены или сожжены. В местном музее есть письмо, которое не успел отправить домой недобитый фриц: «Город не представляет собой никакой ценности. Понадобятся многие десятки лет, чтобы его вновь отстроить и начать новую жизнь». Так считал тот, кто с мечом пришел на воронежскую землю.

Память героев, отстоявших город, напоминает о себе едва ли не на каждой улице: табличкой с именем павшего, мемориальной доской, сквером с могилами воинов в детском парке, Вечным огнем в окружении почетного караула — белых березок. Я долго не мог проститься с величественным монументом у Вечного огня. Еще и еще раз вглядывался в каменного солдата, сраженного пулей, в руки его, сжимающие автомат, в лицо юной матери, склонившейся над младенцем. Никакая пуля не может остановить жизнь… Каждый час у памятника звучат мелодия «Священной войны» и голос Левитана, читающего строки из «Реквиема» Роберта Рождественского…

В Воронеже есть тихая улочка имени космонавта Феоктистова. Здесь дом, где он родился, и школа, в которой учился. Сюда, на родную свою улицу, захваченную летом 1942 года фашистами, он, тогда шестнадцатилетний паренек, трижды добирался через линию фронта как разведчик. В третий свой приход он был схвачен оккупантами и расстрелян, но чудом уцелел. Сутки пролежал в траншее с трупами, потом выбрался из ямы и, обессиленный, окровавленный, дополз к своим. Думал ли он тогда, что спустя много лет станет покорителем космоса?