Голубые родники

Правобережье на Воронеже крутое, сплошь заросшее дубравами. Когда-то, рассказывают, росли здесь дубы-великаны в три-четыре обхвата. Бывает, неспокойные вешние воды вымывают из берегов огромные, почерневшие от времени стволы, пролежавшие в песке сто, двести, а может, и больше лет. Такое дерево не берет топор. Для краснодеревщиков мореный дуб — ценное сырье.

На опушках, где много света и солнца, встречаются хороводы березок. В пойме — густые осиновые рощи, а у самой воды — нарядные пушистые ивы. Я впервые на этой реке, и словоохотливые спутники наперебой хвалят свои родные места.

Неугомонному племени рыболовов на Воронеже — настоящий рай. А омуты здесь такие, что сомы и щуки жируют на удивление. Лет пять назад у села Троицкого поймали щуку в двадцать восемь килограммов. Сазаны пудовые тоже попадают на крючок.

— Это не рыбацкая байка, — добавляет мужчина. — Могу засвидетельствовать как общественный инспектор рыбоохраны…

Тихо, спокойно несет свои воды речка-серебрянка Воронеж. Топоры пощадили ее зеленый наряд. По указу Петра запрещалось рубить лес на тридцать верст по обе стороны реки, и те, кто нарушал этот запрет, карались смертной казнью. Был запрещен даже обычай хоронить в дубовых гробах. Дубы — только на корабли! И сейчас этой красой люди дорожат: на Воронеже создан заповедник.

Названия сел в здешних местах все звучные, зеленому ожерелью подстать: Красивка, Хорошовка, Лебяжье, Жемчужье. И еще связаны со строительством кораблей: Гвоздовка, Клеповка, Парусное, Пузево (это где пуза — днища стругали), Углянец (уголь жгли для верфей), Усмань (что в переводе с татарского значит «красавица»). А Чертовицкое село носит свое имя еще с тех времен, когда проходила по Великой Вороне (теперешней реке Воронеж) граница с татарами — засечная черта. Раскинулось Чертовицкое по буграм да буеракам, все утонуло в садах.

Только и видно с берега старый кряжистый дуб возле церковной маковки.

— Здешние, чертовицкие, большие мастера по части лодок, — вступает в разговор другой мой спутник. — Никто так не может плоскодонки строгать, как они. Здесь издавна плотники отменные…

Но вот уже и устье Усманки, конец пути. Дальше добираться в заповедник газиком.

Мне не приходилось прежде бывать в заповедниках. Думалось, это что-то вроде большого зоопарка, только звери без клеток, глушь и дичь. Поначалу я даже разочаровался: обыкновенный лес, и дороги в нем проторены, и даже людей встретишь. И все-таки лес этот необычен. Лес-заповедник, в нем никогда не услышишь выстрелов, не стучат топоры, и люди в нем не живут, сторожки их — только на кордонах.

В одной из таких сторожек — четырехкомнатная гостиница, где мне предложили заночевать. Заботливая сестра-хозяйка тетя Настя прочитала мне первую «лекцию» о диковинках заповедника — их предстояло мне увидеть лишь утром: плакучий дуб, кипарисовидные сосны, ну и бобров живых, разумеется.

Лесные дива в заповеднике чуть не на каждом шагу. Притаись под развесистой кроной — усмотришь озорную белку. А подле нее выводят трели довольно смелые поползни — маленькие птички. Предложи им хлеба — будут шмыгать за тобой будто мыши: «Чи-у-теф! Чи-у-теф!» А вот и кабаньи следы. Возле них лисьи. Начнет кабан рыть землю, вспугнет мышь из норки, а лиса уж тут как тут… Так и уходят в чащобу два звериных следа. Куда же ведут следы? Не к оленям ли? Их много расплодилось в заповеднике, ходят целыми стадами.

Оленей завезла сюда лет шестьдесят назад из германских лесов принцесса Ольденбургская — та, что жила в Рамони. Было их пять или шесть, держали в вольерах на усадьбе. Когда в революцию принцесса, бросив замок, сбежала за границу, местные лесники стали думать, что же делать с диковинными зверями. Отворили ворота и выпустили оленей в лес. И они не только выжили, но заметно умножились — начали губить молодой лес. Приходится время от времени отстреливать их на мясо или отлавливать и отправлять в другие заповедники. Это трудная работа. Если ловить их, например, сетью, нужно потратить неделю, а результат — два-три пойманных зверя и столько же погибших от разрыва сердца и ушибов. В заповеднике применяют иной способ — маленькие пули с небольшими дозами снотворного. И рана легкая — две капельки крови. Оленя укладывают на ворох сена, промывают и смазывают йодом рану. В вольере зверь оживает, начинает чавкать. Значит, будет жить. Теперь уже не в усманских, а в брянских или вологодских лесах.

Но главное сокровище заповедника — бобры. Хлопот с ними больше, чем мне думалось. Случается, в жаркое засушливое лето мелководная Усманка вдруг выходит из берегов и на много километров затопляет пойму. Плывут по воде стога сена, дрова. В чем же дело? Оказывается, бобры соорудили плотину и перегородили реку. Нужно принимать меры: отлавливать зверьков, которых расплодилось слишком много.