Голубые родники

В войну здесь стоял фронт, перепахал все Придонье окопами, воронками. То и дело попадается на обочине изъеденный ржавчиной металл. У берега стоит камыш густо, непроходимо. До самой весны убирают его в колхозах, камышовые плиты научились делать едва ли не в каждом хозяйстве: лесов-то в степном краю мало. И плетни — из камыша. Обелиск деревянный с маленькой звездочкой, оградка тоже из камыша…

Возле Буйловки подбирает меня попутная машина. Здесь две Буйловки: Украинская — на правом берегу, Русская — на левом. Сельсовет один. Когда стоял по Дону фронт, в Украинской хозяйничали партизаны, ночами от них пробирался в Русскую разведчик с новостями.

…Лениво, нехотя вливается в Дон с правой стороны река Черная Калитва. Почему Черная, непонятно — вода в ней светлая, прозрачная, а в Дону — зеленая, почти плавни. И тоже два села рядом, оба на правобережье — Старая Калитва и Новая Калитва. В Старой родился Андрей Евгеньевич Снесарев — человек удивительной судьбы и многогранных дарований: ученый-математик, партнер Собинова по Большому театру, талантливый лингвист, свободно владевший четырнадцатью языками, неутомимый путешественник, генерал русской армии, добровольно перешедший на сторону революции, участник обороны Красного Царицына, первый ректор Института востоковедения и один из первых в нашей стране Героев Труда. Будучи уже глубоким стариком, он все еще поддерживал переписку со своими земляками-калитвенцами.

Здешние села давно залечили раны войны. Везде поднимаются добротные дома. И первая дума у селян — о тех, кто отстоял для них жизнь. В Новой Калитве есть школьный музей, в нем заботливо собраны фронтовые листовки, письма полевой почты, фотографии. На одном из снимков — Гарри Айзман. В боях за Новую Калитву он был помощником командира взвода. А я помню его еще американским пионером, мальчишкой, своим ровесником: в 30-х годах он был освобожден из заокеанской тюрьмы по протесту юных пионеров многих стран и приехал в нашу страну. И еще память сердца: подлинные политдонесения о наступлении одного из танковых батальонов под Новой Калитвой. Листки, исписанные торопливым почерком, может быть, в разгар боя. Они необычны еще потому, что донесение составлялось на обороте неиспользованных гербовых бланков итальянского горнострелкового полка, наголову разбитого под Новой Калитвой.

Мне рассказали, что несколько лет назад в Калитву приехал итальянский киносценарист Эннио до Кончини, снимавший фильм «Они шли на восток». Ему показали эти листки, и он, даже не прочитав русского текста, впился глазами в гербовые кресты. «Только теперь чувствую я, — сказал Кончини, — какая жуткая трагедия постигла моих соотечественников, брошенных неразумной волей в пекло войны. И поверьте, — добавил он, — итальянцы никогда не окажутся в окопах против русских…»

По всему донскому правобережью — обелиски на курганах с именами павших и просто безымянных. В честь богучарцев, похороненных в девятнадцатом году и замученных бандитами в двадцатом, в честь зеленых мальчишек, что погибли вместе с отцами в сорок втором… У Дерезовки я надел дзот, амбразуру которого закрыл своим телом русский паренек Василий Прокатов. На родине его, в Вологде, каждый год проводят соревнования юных лыжников на приз имени Героя Советского Союза Прокатова. Тогда, в декабре горок второго, он подбирался к фашистскому дзоту, опираясь на сломанные лыжи…

В Верхнем Мамоне — переправа через Дон. Добротный мост соединил берега там, где еще несколько лет назад была понтонная переправа. Сразу за мостом, у меловой горы большой щит со словами: «Здесь, на Осетровском плацдарме, пыли остановлены и разгромлены немецко-итальянские фашисты. Они не прошли на Восток!» Отсюда начался знаменитый рейд гвардейского Тацинского корпуса генерала Баданова — несколько суток изнурительного, без сна и отдыха, марша-броска, который сомкнул кольцо окружения фашистских войск под Сталинградом.

Тишина кругом, высокое голубое небо, черное распаханное поле…

От Верхнего Мамона рукой подать до Богучара, и этот участок дороги, пожалуй, самый оживленный: здесь проходит трасса Москва — Ростов. Машины идут сплошным потоком, больше половины из них — с туристами. «Москвичи» и «запорожцы», «волги» и «газики» с дорожным скарбом, притороченным к кузовам, и все на юг, к благодатному морю. Наивные люди, море затмило для них белый свет. Не подозревают, что есть иные места — и куда красивее, и живописнее, стоит лишь свернуть с асфальта на придонское бездорожье…

Но вот и Богучар. Город, которому уже два с половиной века. Стоит он не на самом Дону, а километрах в шести-семи, в устье Богучарки.