Голубые родники

…Золотой россыпью ложились предзакатные солнечные лучи на тихую гладь Дона. Плавно, словно боясь нарушить молчание реки, движется паром. Стукнувшись о причал, он останавливается. Люди, а за ними и автомашины, устремляются на берег. Еще раз взглянув на крутые с залысинами меловые горы, я взваливаю на плечи изрядно потрепанный рюкзак и направляюсь к Петропавловке. Все лесом и лесом идет дорога, через заливные луга и высохшие болотца, мимо кряжистых пней, источенных ржавчиной танковых гусениц — не всё еще успели убрать с пойменных земель. В крохотных озерцах уйма мальков. По весне целых две недели Дон прибывает, а потом еще две спадает. Уходит полая вода, и в лесистой пойме надолго остаются эти вот озерца (их зовут по-местному сагами), голубеют под солнцем до самой середины июля, и промышляют в них голенастые цапли. А саги с каждым днем все меньше да мельче. Когда останутся озерца шириной метра в два-три, сердце щемит от жалости: бурлит вода от мальков. Сколько их? Десятки, сотни тысяч? Они могли бы, но никогда уже не станут большими рыбами. Где может, приходит малькам на помощь человек: переносит ведрами, кастрюлями, банками в Дон. Целыми неделями пропадают в Замостье здешние ребятишки.

Возле Подколодного лес расступился, открылось озеро Песчаное с палатками на берегу. «Здравствуй, лагерь пионерский!» — выложено сосновыми шишками на песчаном валу. Трудно найти более уютное место для отдыха ребят. Называется лагерь «Орленком», съезжаются сюда школьники из всей Воронежской области. И наверное, никто не уезжает отсюда разочарованным: в городе такой красы не сыщешь.

До Петропавловки подвезла меня лагерная машина. Лесов здесь уже меньше — только небольшие островки высоченных тополей, и хаты под ними кажутся от этого совсем низкими.

Переезжаем Толучеевку. На обоих ее берегах — одна новостройка за другой. Возводят из камня дома и мастерские, фермы и склады. Чуть поодаль над новыми срубами работают плотники. И — новенькие журавли возле колодцев, глубоких, с ключевой водой, от которой ломит зубы.

Но вот и Петропавловка. Большое районное село, неловко разбросанное на песчаных холмах, на глинистых оврагах. И здесь сплошь новостройки. Во все стороны от торгово-административного центра — площади, обсаженной молодыми дубками, — идут ровные, зеленые улицы.

Неподалеку огромный парк, еще молодой, — топольки, не успевшие перегнать ростом сирень, лохматые ивы. И — бронзовый бюст Ивана Туркенича, командира «Молодой гвардии», ведь Туркенич родился и провел детство в хуторе Новый Лиман. Памятник этот построен на деньги, заработанные молодежью Петропавловского района на воскресниках.

Хутор этот как хутор — таких много на верхнем Допу. Полтора десятка глинобитных хат под черепицей, школа, поодаль бригадный ток с амбарами. Туркеничи уехали отсюда в Краснодон, когда Ваня не научился еще читать и писать. Помнил ли он свою родину — песчаные отмели на Дону, густые акации над дорогой, поспевающие нивы, которым не видно ни конца, ни края? Не мог, наверное, не помнить…

За Лиманом еще хутор. Даже два. И оба называются одинаково — Рубеж. Один Рубеж — воронежский, другой Рубеж — ростовский. Здесь граница двух областей. Но незаметно, где кончается один и начинается другой, хотя в каждом хуторе — свой сельсовет. Переженились, породнились донцы и воронежцы, вместе праздники справляют, свадьбы, крестины.

С Рубежа начинаются места, где родился, по казачьей «байке», казак Чигуша. Тот самый Чигуша, с которым людям живется легче. Что песню сыграть, что шутку выкинуть, — лучше Чигуши еще никто не мог. Случись, горе или нужда придут — хоть в петлю лезь. А тут тебе Чигуша навстречу, скажет словцо-другое, чепуху какую-нибудь, и на душе легче, горе сразу будто отойдет. Душевный он был, уважительный. Знаменитый дед Щукарь, говорят, из его родни — племянником или внуком доводится.

Шутка-шуткой, а верховых казаков с давних пор прозывают чигоманами, наверное, от свойственной им привычки часто употреблять в разговоре присловье «чи»: «бывало-чи», «чи тут, чи там…» Под Казанкой есть даже хутор такой — Чиганаки. Впрочем, есть еще и хутор под названием Париж. Над «чигоманами» подшучивали, а они с Кутузовым в Париж вступили и, домой возвратясь, в честь своего подвига хутор основали.

…В Казанскую добрался я, уже когда в станичном парке оркестр играл на танцплощадке прощальный марш. Гостиница, а лучше сказать дом приезжих, у самого парка. Две большие комнаты — человек на тридцать. Окна настежь, и Дон совсем рядом, а духота не спадает. Пока сходил к берегу, окунулся, огни в парке и вовсе погасли. А спится на новом месте плохо. Ворочаюсь с боку на бок и наконец, не вытерпев, перебираюсь во двор на скамью под кудлатым кленом. Уже и заря вот-вот брызнет. Гомонит птичий хор: свистят, щебечут, чирикают, каркают, визжат и пищат, спрятавшись в густых кронах парка, пернатые, а им «аккомпанируют» на все лады, как умеют, полевые сверчки, кузнечики, шмели и прочая стрекочущая рать насекомых. И запахи густые, тяжелые, степной аромат властно наполняют улицы…