Голубые родники

Его зовут безымянным, а мне не хочется считать его таким. Я знаю: в этих местах погиб Володька Вышкворцев, парень из нашей Морозовской станицы, крестник Коли Руднева. Володька и родился здесь, в окопах у хутора Ляпичева, осенью восемнадцатого, и погиб в этих местах спустя двадцать четыре года — осенью сорок второго. В своем путешествии я был на родине Коли Руднева — в Люторичах. А теперь пришел на твою родину, дорогой мой сверстник и товарищ юности, и на твою могилу… Здравствуй, друг! Горька наша встреча, я намного старше тебя сейчас. Слышишь, я в долгу перед тобой. За все-все, ради чего пролилась твоя кровь. Все мы в неоплатном долгу перед вами, не вернувшимися с войны…

Молчат камни, молчит река — тихая, мелкая, хрустальная Царица, давшая некогда имя большому городу — нынешнему Волгограду.

Легендарна земля в этих краях — скупая, суровая, с горячими ветрами, не стихающими с весны до осени, с метельными вьюгами от ноября до самого марта. И каждая пядь этой земли — живая история.

За Ляпичевым — разъезд Ложки. Два кирпичных домика, садовая куща посреди полынной степи. Здесь мост через Дон. Точнее, мост через море, оно еще узковато в этих местах, не то, что ниже, около Цимлянска. Мост новый. А рядом остатки каменных быков прежнего моста, того самого, что взорвали белоказаки в 1918 году, когда пытались задержать армию Ворошилова, пробивавшуюся из Луганска на помощь красному Царицыну. Специалисты утверждали тогда, что для восстановления моста требуется полгода, а ждать было нельзя. И мост был восстановлен через две недели. Строили его простые плотники — днем, ночью при кострах, разбирали вагоны для настила. Не спали женщины и дети: они тоже помогали красноармейцам…

Когда разливалось Цимлянское море, нужно было навести новый мост. А опоры старого, что восстанавливал когда-то Ворошилов, оставили как памятник народному подвигу.

Но вот и Чир. Я видел его в верховьях — у Боковской. Там он ручеек, а здесь, возле Суровикино, — настоящий морской залив с катерами и пароходами. Крутые берега, извилистое русло и пески, пески по всему левобережью. Отмели тоже песчаные, жирует на них рыба. Берега зеленые, здесь даже сосны растут. Откуда они?

…Еще не было моря в степи, и Чир был просто пересыхавшим в летнюю жару притоком Дона. На него наступали пески. В хуторах Паршине и Караичеве с весны по самые окна засыпало песком казачьи куреня. Исчез старый пруд, который с давних пор славился карпами. Бесплодными становились некогда плодородные земли. А пески все ближе надвигались к реке, и, казалось, уже нельзя было их остановить. И тогда обессиленные люди отступили, переселились на правый, более высокий берег Чира. Перевезли куреня со скарбом, амбары, скотные дворы. Только надолго ли? Через год и сюда уже заносило целые тучи песку…

Не случайно избрал это место для своего опорного пункта Всесоюзный научно-исследовательский институт агролесомелиорации. Приехал в эти места и агроном Григорий Федорович Жуланов.

Еще до Жуланова здешний колхоз «Вперед к коммунизму» пытался приостановить гибель своих полей. Расходы были немалыми, результат — ничтожным. Из года в год обрабатывали плодородные супеси по системе черного пара, культивировали их весной и осенью, но почва от этого еще больше приходила в движение. Выдувало посевы ветрами, заносило пыльными бурями.

Жуланов решил вырастить на них лес. Но как? Чтобы саженцы пошли в рост, нужно было сохранить при обработке песка влагу, не позволить ветрам выдувать все живое вплоть до колючек и перекати-поля. Если можно сделать это, скажем, в Подмосковье или в средней полосе России, где почва влагой в общем не обижена, то откуда взять ее на открытых злым каспийским ветрам, ровных, как стол, степных просторах Придонья?

Хитрого вроде не было ничего: песчаные почвы обрабатывались полосами шириной от пяти до десяти метров, а соседние полосы в двадцать — двадцать пять метров шириной не обрабатывались вовсе. На полосах, вспаханных плантажным плугом, высаживалась сосна. Гектар за гектаром отвоевывал агроном у песков. Терпеливо искал наиболее выгодные породы сосны, акации, ясеня, фруктовых деревьев, кустарников. И пески остановились. Зеленый заслон преградил им наступление на реку. Целых две тысячи гектаров занимает теперь Обливский лес…

В Калаче-на-Дону говорят, что будто бы исчезает донской арбуз. Не исчезает он — просто меняет свою «географию». Я видел, как грузили в пульмановские вагоны на разъезде Паршине арбузы, выращенные на участках опорного пункта. Отборные, тяжелые — каждый едва не в полпуда весом, такой в «авоську» не уместится. Это сорт «обливский» — он светлее обычных, с голубоватым блеском, а мякоть у него красная и будто посыпанная сахарной пудрой…

Там, где прежде гуляли черные бури, где само понятие «почва» считалось весьма условным (ведь толщина песчаного слоя у Чира достигает тридцати метров), человек вышел победителем из единоборства со стихией.