Голый завтрак

Старое Здание Суда расположено в поселке Пиджин-Хоул, за пределами городской зоны. Обитатели этого поселка и окружающей его местности с ее болотами и густыми лесами — люди столь слабоумные, с такими дикими повадками, что Администрация сочла целесообразным изолировать их в резервации, огороженной радиоактивной стеной из железных блоков.

В отместку жители Пиджин-Хоула оклеивают свой поселок плакатами «Горожанин, смотри, чтобы закат не застал тебя здесь» — предписание бессмысленное, так как ничто, кроме неотложного дела, не привело бы в Пиджин-Хоул ни одного горожанина.

У Ли дело неотложное. Он должен немедленно подтвердить под присягой письменное признание в том, что страдает бубонной чумой, и таким образом избежать выселения из дома, который занимает десять лет, не внося квартирной платы. Он существует в вечном карантине. Вот он и набивает чемодан письменными показаниями и прошениями, предписаниями и характеристиками и автобусом добирается до Границы. Городской таможенный инспектор пропускает его взмахом руки: «Надеюсь, у тебя в чемодане атомная бомба».

Ли проглатывает пригоршню успокаивающих пилюль и входит в таможенный ангар Пиджин-Хоула. Инспектора три часа роются в его бумагах, справляясь в пыльных книгах инструкций и пошлин, из которых они зачитывают невразумительные и зловещие выдержки, неизменно заканчивающиеся словами: «А посему подвергается штрафу и наказанию согласно Постановлению 666». Они многозначительно глядят на Ли.

Они просматривают его бумаги через увеличительное стекло.

— Иногда между строк попадаются грязные стишки.

— Может, он задумал распродать всё это на туалетную бумагу. Этот мусор нужен лично тебе персонально?

— Да.

— Он говорит, да.

— А откуда нам это знать?

— У меня есть письменное свидетельство.

— Ну и хитрец. Раздевайся.

— Ага, может, у него неприличные наколки.

Они шарят по его телу, зондируя задницу на предмет контрабанды и обследуя ее в поисках доказательств педерастии. Они смачивают его волосы, а воду отправляют на анализ.

— Может, у него в волосах наркотик.

Наконец они конфискуют его чемодан, и он выходит из ангара, сгибаясь под тяжестью пятидесятифунтовой кипы документов.

На сгнивших деревянных ступенях Старого Здания Суда сидит примерно дюжина Судейских. Они наблюдают за его приближением взглядами бледно-голубых глаз, медленно поворачивая головы на морщинистых шеях (морщины забиты пылью), следуя за ним взглядом вверх по ступеням и в дверь. Внутри пыль густым туманом повисла в воздухе, падает с потолка, клубами поднимается с пола от его шагов. Он взбирается вверх по шаткой лестнице — признана негодной в 1929 году. Один раз ступня проваливается, и в мясо его ноги впиваются сухие щепки. Лестница заканчивается малярными лесами, с помощью веревки и шкивов прикрепленными к балке, почти невидимой в пыльном отдалении. Он осторожно втискивается в кабину чертова колеса. Его вес приводит в движение гидравлический механизм (звук струящейся воды). Колесо плавно и бесшумно движется, чтобы остановиться у ржавого железного балкона, местами протертого насквозь, как подметка старого башмака. Он идет по длинному коридору с двумя рядами дверей, большинство из которых заколочено досками, а то и просто гвоздями. В одном из кабинетов — «Ближневосточные острые ощущения» на позеленевшей медной табличке — ловит термитов своим длинным черным языком Отщепенец. Дверь кабинета Окружного Управляющего открыта. Окружной Управляющий сидит в кольце шестерых помощников и жует нюхательный табак. Ли стоит в дверях. Окружной Управляющий, не обращая на него внимания, продолжает говорить:

— Тут на этих днях наткнулся я на Теда Спигота... тоже славный малый. Нет лучше парня в Зоне, чем Тед Спигот... Да, вспомнил, это была пятница, моя Старуха как раз страдала менструальными коликами, и я пошел в аптеку Дока Паркера на Делтон-стрит, что напротив Добропорядочного массажного кабинета Мамы Грин, где раньше была старая платная конюшня Джеда... Ну Джеда, забыл фамилию, он еще слегка косил на левый глаз, а жена у него откуда-то с Востока, из Алжира, что ли, а как Джед помер, она снова выскочила замуж и нынче замужем за кем-то из Хутов, за Клемом Хутом, если память не изменяет, тоже славный малый, ну а Хуту в то время было года пятьдесят четыре, а то и все пятьдесят пять... Так вот, я и говорю Доку Паркеру: «Моя Старуха сильно мучается менструальными коликами. Продай-ка мне пару унций опийной настойки».

А Док Паркер и говорит: «Ладно, Арч, только ты обязан надписать книгу. Имя, адрес и дата покупки. Такой порядок».

Тут я и спросил Дока, какой сегодня день, а он сказал — пятница, тринадцатое.

Я и говорю: «Сдается мне, я уже свое отмучился».

«Вот-вот, — говорит Док, — заходил тут ко мне с утра один паренек. Явно городской. Уж больно пестро одет. Так вот, выкладывает он мне рецепт на мейсоновскую банку морфия... Ну просто умора, а не рецепт, на туалетной бумаге... А я ему так впрямую и говорю: «Мистер, я подозреваю, что вы наркоман».