Голый завтрак

Старые буро-фиолетовые фотографии, которые скручиваются и потрескивают, как грязь на солнце: Панама-Сити... Билл Гейнз обрабатывает аптекаря-китайца опийным мошенничеством.

— Мои собаки участвуют в бегах... породистые борзые... Все больны дизентерией... Тропический климат... дерьмо... Сабе[85] тебе — дерьмо?.. Мои Борзые Подыхают!.. — Он уже вопил... Глаза его вспыхнули голубым огнем... Пламя погасло... запах жженого металла... — Уколы делаю глазной пипеткой... А вы бы?.. Менструальные колики... моя жена... «Котекс»... Старушка мать... Геморрой... кровь... жалко...

Он отключился, навалившись на прилавок... Аптекарь вынул изо рта зубочистку, взглянул на ее конец и покачал головой...

Гейнз и Ли дочиста обобрали Республику Панаму от Давида до Дарьена[86], оставив ее без опийной настойки... С хлюпающим звуком они разлетелись в разные стороны... Джанки нередко сливаются в одно тело... Следует проявлять осторожность, особенно в стрёмных местах... Гейнз снова в Мехико... Жуткая скелетная ухмылка хронической нехватки джанка, глаза, подернутые пеленой кодеина и чумовых колес... сигаретные дыры в купальном халате... кофейные пятна на полу... дымящая керосинка... ржаво-оранжевое пламя...

Посольство отказалось сообщить подробности — только место захоронения на Американском Кладбище...

А Ли вернулся к сексу и боли, к времени и яхе — горькой Духовной Лозе с Амазонки.

Помню, как-то после передозировки маджуна (это конопля, высушенная, мелко истолченная до консистенции зеленой сахарной пудры и смешанная с какими-нибудь сладостями, по вкусу напоминающая рождественский пудинг с примесью песка, но выбор сладостей произволен...) возвращаюсь я от Лулу или от Джонни, или из Мальчишеской Детской (вонь атрофированного младенчества и сортирного воспитания), оглядываю гостиную той виллы, что близ Танжера, и вдруг не могу понять, где нахожусь. Вероятно, я открыл не ту дверь, и в любой момент Одержимый Держатель, Владелец, Который Попал Туда Первым, ворвется и завопит:

— Что Вы Здесь Делаете? Кто Вы Такой?

А я не знаю, что я там делаю и кто я такой. Я решаю отбросить эмоции и попробовать обрести способность разбираться в окружающем мире, прежде чем покажется Владелец... Короче, вместо того чтобы орать «где я?», остыньте, осмотритесь, и вы приблизительно выясните... вас там не было в Начале. Вас там не будет в Конце... Знание о том, что происходит, может быть лишь поверхностным и относительным... Что я знаю об этом желтолицем молодом разочарованном джанки, существующем на неочищенном опиуме? Я пытался ему внушить: «Как-нибудь утром ты проснешься с собственной печенью на коленях» — и объяснить, как обработать опий-сырец, чтобы он перестал быть обыкновенным ядом. Но глаза его стекленеют, и он ничего не хочет знать. Таковы джанки, большинство их, они не хотят ничего знать... и вы ничего не сможете им доказать... Курильщик ничего не хочет знать, ему бы только курить... И героиновый джанки ничуть не лучше... Строго на игле, а всё прочее — манная каша...

Так что, сдается мне, он все еще сидит там, в своей испанской вилле двадцатых годов, что близ Танжера, и пожирает необработанный мак, в котором полно дерьма, камней и соломы... всё подряд — в страхе что-то упустить...

Писатель может рассказать только об одном: о том, что непосредственно воздействует на его чувства в тот момент, когда он пишет... Я всего лишь записывающий прибор... Я не осмеливаюсь навязывать вам «повесть», «фабулу», «сценарий»... Поскольку мне удается напрямую регистрировать определенные стороны психического процесса, то не исключено, что я преследую ограниченную цель... Я не развлекатель...

«Одержимость» — так это называют... Время от времени тело внезапно оказывается во власти реально существующего «нечто» — контуры колышутся в желто-оранжевом желе, — и тогда руки чешутся распотрошить идущую мимо шлюху или придушить соседского ребенка в надежде умерить хроническую нехватку жилья. Похоже, я обычно в себе и лишь изредка чумею... Неправда! Никогда я не бываю в себе... Никогда, то есть я целиком и полностью одержим, однако каким-то образом в состоянии предотвращать опрометчивые поступки... Патрулирование — вот фактически мое основное занятие... Сколь бы надежна ни была Охрана, я всегда отдаю приказания где-то Снаружи и всегда нахожусь Внутри этой желеобразной смирительной рубашки, которая изнашивается и растягивается, но постоянно обновляется, опережая любой шаг, мысль, любой порыв, отмеченные печатью пристального изучения со стороны...