Гончие Дзара

Несмотря на всю внезапность перехода, сознание мое, тем не менее, оставалось удивительно спокойным и собранным, что позволяло внимательней относиться к деталям и поддаваться бессмысленной панике. Отчего все так получилось, сказать было невозможно. Кое-какие подозрения, само собой, у меня имелись, но ничего конкретного, чему стоило бы придавать внимание до того, как само это место окажется хоть немного изученным. Я попытался вдохнуть. Вышло без препятствий. Страх неизвестности мелькнул и тут же растворился в любопытстве, моментально возросшем до небывалых прежде высот. Я предположил, что тех, кому прежде удавалось заглянуть сюда, можно пересчитать по пальцам одной руки, и, вдруг почувствовав как учащенно заколотился в груди местный эквивалент сердца, отогнал пытавшийся пробиться в уши настойчивый и подозрительный шепот. Решив оставить разгадку причины на потом, я сосредоточился на своих друзьях и тех, с позволения сказать, личностях, что по-прежнему угрожал их жизням.

Мизансцена не переменилась. Старый слуга, возомнивший себя великим интриганом, все еще с голодной улыбкой маньяка пялился на меня и то, что мой ихор творил с Обсерваторией. С каждым последующим мгновением ее детали постепенно отдалялись друг от друга, тем самым с медленной, но неотвратимой и почти гипнотической грацией образуя кольцо, дважды превосходящее прежние размеры. Диана с Затворником так же никуда не делись и, оставаясь в положении на коленях, казалось, о чем-то негромко переругивались с окружившими их гончими. Никто не выглядел раненым, разве что слегка помятым. И на том спасибо.

Конечно, был еще Ди Аргус. Такой же неподвижный и оттого, похоже, не внушающий прежнего страха, что только что продемонстрировал Изма, ударом ладони наотмашь выместив на собственном хозяине зло.

Я не сдержался и выкрикнул:

— Изма! — Звук моего голоса, однако, разнесся по всему локусу, дробясь на многочисленное глухое эхо. Я попробовал еще раз, но эффект, похожий на крик под толщей воды, остался неизменным — раздробился и исчез.

Тогда я рискнул выбраться из объятий обруча. Но и тут заметил нечто не совсем, можно сказать, обычное.

Сам я, без каких-либо видимых затруднений и даже с определенной долей легкости, ступил на гладкий блестящий настил локуса. А вот мое тело… мое физическое тело, то самое, что все еще тонуло в клубах раскаленного до красна ихора, осталось на прежнем месте, намертво вцепившись в поручни управляющего обруча.

Я и сам не знаю, как понял это. Быть может неестественная легкость и ощущение парения подтолкнули меня к тому, чтобы обернуться и уставиться в собственное некогда вполне привлекательное лицо.

Несколько судорожных вдохов прежнего спокойствия не вернули, зато слегка прояснили мысли, отчего моментально стали понятны причины странных слов Дианы и ободряющих насмешек Затворника. Я превратился в чудовище. Настоящее. Как в сказках про призраков-висельников.

От гермооплетки уже ничего не осталось. Все растворил ихор. Он же, к счастью, прикрывал некоторые, скажем так, весьма уязвимые места от посторонних взглядов и позора. Прежде просто бледная кожа стала серой, будто пепел, а сквозь нее проступали светящиеся алым ломаные кривые вздувшихся вен. Лицу же досталось сильнее всех. Превратившееся в погребальную маску из закоксовавшейся плоти с распахнутыми и в буквальном смысле сверкавшими темно-красным огнем глазами.

— Чтоб меня… — сокрушенно прошептал я и невольно потянулся к собственной копии, но дымные пальцы лишь скользнули по пустоте. Похоже, правила Преддверия не позволяли напрямую взаимодействовать с реальностью. Что ж, мы это запомним.

Глазеть на себя любимого и сожалеть об утраченной красоте дальше несколько выходило за черту моего характера. Вместо того, чтобы сокрушаться об упущенном, лучше было позаботиться о том, чему еще можно помочь. Как я уже сказал, я был уверен, что мое появление здесь никак нельзя назвать банальной случайностью. Кто бы это ни устроил, у него на то имелись причины, которые мне следовало бы выяснить. И побыстрей.

Я отвернулся, снова оглядев локус, но уже чуть более внимательно. Мир вокруг все еще казался каким-то… полуреальным, зыбким, будто бы состоявшим из множества наложенных друг на друга цветных карандашных набросков и все же оставался во всем идентичен реальному. Кроме, разве что, еле-заметной и определенно подозрительной тропы, ведшей куда за пределы стен локуса. Не к лестнице вниз. А именно, что за физические пределы комнаты, а то и самого пространства. Как будто тоненькие призрачные ручейки отделились от главного русла и побежали вдаль, за пределы картины. Я и увидел-то их лишь краем глаза, когда отворачивался от собственной рожи. Смотреть на струящиеся нити прямо оказалось попросту невозможно.