Гонка по кругу

– Всего лишь кандидат в рядовые, – усмехнувшись, повторил слова парня Брут, – всего лишь кандидат в рядовые… Думаешь, это лишает тебя права на применение силы? Отвечай, кандидат в рядовые!

– Я не знаю, – пролепетал Ваня, сглотнув горький ком.

– Да, у тебя нет этого права, права на силу, – каменное лицо Брута исказила презрительная гримаса. – Не потому, что ты всего лишь анвертер, нет, а потому, что ты сам себя его лишил. Ты просто боишься его применить.

На станции воцарилась гнетущая тишина. Случайные прохожие остановились на почтительном расстоянии и с любопытством и опаской следили за тем, что же произойдет дальше.

– И вот что скажу тебе, кандидат в рядовые Ганс Брехер, – Брут подошел почти вплотную к Ване. – Если тебя прилюдно оскорбили, назвали говном, прилюдно лапают ту, которая тебе нравится, – значит, ты заслужил это. Хельга – моя добыча. Я могу хоть год держать ее в неприкосновенности. У меня имеются такие полномочия. Но я только что решил, что срок ее девичества подошел к концу. У меня есть женщина, придется Хельгу кому-то отдать. По праву хозяина я поощрю кое-кого, – штурмбаннфюрер посмотрел на толстяка и громко, чтобы слышали все случайные зеваки, сказал:

– Штурмманн Генрих Вильд!

– Я! – гаркнул в ответ ефрейтор.

– За проявленное рвение в службе Великому Рейху и истинно арийский дух позволяю тебе оплодотворить эту самку. Пусть родит нам достойного солдата на благо расы и партии!

Лицо Вани мгновенно вспыхнуло, он искоса взглянул на Олю и увидел широко открытые, переполненные бездонным ужасом глаза.

Морду Генриха сперва перекосило от удивления, а затем, похотливо оскалившись, он поблагодарил штурмбаннфюрера, схватил несчастную девушку за руку и потащил в сторону своей каморки. Оля упиралась, но как-то совсем уж слабо и не отчаянно. Понимала, видимо, бесполезность сопротивления. Ей и так очень долго везло.

– Пойдем, Хельга! – почти кричал обрадованный толстяк. – Ты, это… не ломайся, тебе понравится. Мы, арийцы, умеем любить, не то что баррикадники.

Оля уже и не надеялась на Ваню, она с немой мольбой глядела на Брута, по ее бледным щекам текли крупные слезы, но неживое морщинистое лицо штурмбаннфюрера походило на бездушный лик языческого идола, иссеченного топором.

Ваня вдруг отчетливо представил, как Генрих кидает худенькую девушку на матрац, как потная туша наваливается всей своей гигантской массой на хрупкое красивое тело, и понял, что эту ночь он не переживет, покончит с собой от бессилия и позора. Потому, что завтра нужно будет выжечь себе зрачки, чтобы не видеть униженную и обесчещенную Олю, потому, что завтра придется пробить себе барабанные перепонки, чтобы не слышать глумливых и похабных рассказиков Генриха, потому, что завтра не должно наступить никогда.

Ваня почувствовал, как стальные пальцы обхватили его подбородок и грубо запрокинули голову. На парня с презрением, плотоядно, будто древний мезозойский ящер, срисованный со старой картинки, взирал штурмбаннфюрер Брут.

– Что скажешь, кандидат в рядовые? – спросил он. – Так и останешься кандидатом? Я давно за тобой наблюдаю. Ты славный малый, смышленый. Учишь немецкий, когда другие прохлаждаются, не спишь на посту, не сачкуешь на работах. Все в тебе хорошо, кроме одного. Нет в тебе жесткости. Про жестокость и вовсе молчу. Может, у тебя и яиц нет?

Ваня ощутил, как поставленный на огонь запаянный котел с водой внутри него начинает разрывать колоссальное давление скопившегося пара.

– Ты позволишь этому жирному недоумку испортить такую славненькую самочку? – Брут отпустил подбородок парня. – Сейчас решается твоя судьба. Поменяйся с ним местами. Местами и званиями. Потому что право на силу не дают. Его берут!

Ваня тяжело задышал, глаза жутко зачесались, и стали слышны гулкие удары сердца. Он посмотрел на ухмыляющееся лицо Брута, на противоположную сторону платформы, куда тащил несчастную, онемевшую от ужаса Олю Генрих. Вот-вот они скроются в тени арки. И перегретый котел дал трещину; оттуда рванул густой обжигающий пар.

– Не тронь! – заорал парень, уронив русско-немецкий словарик на грязный гранит, и рванулся вперед. – Слышишь, не тронь!

В несколько мгновений он оказался на другой стороне платформы.

– Ты чё, Брехер, – неловко повернувшись к противнику, медленно проговорил удивленный Генрих, – ты, это… пошел отсюда. Хельга сегодня моя…

– Я сказал, не тронь ее! – с клокочущим надрывом прорычал Ваня и толкнул соперника ладонями в грудь. – Не тронь ее, ты, толстозадый хряк!

– Чё? – еще сильнее удивился Генрих, просто не ожидавший такого напора от терпилы-баррикадника. – Ты, это… совсем оборзел…

– Не тронь ее! – Парень, щеки которого пылали нестерпимым огнем, вновь двинул в грудь толстяка.

Отшатнувшись, выпустив из мясистых лапищ Олю, Генрих вытащил из-за пояса полицейскую дубинку и неуклюже двинулся на Ваню.

– Ты говно! – гаркнул толстяк и замахнулся.