Гонка века. Самая громкая авантюра столетия

«О да, это прекрасный и грустный рождественский хорал, и хотя он сыгран не ахти как хорошо, есть что-то такое в этом любительском исполнении… такая непрофессиональная, дилетантская игра на губной гармошке во многих отношениях навеивает мысли об одиночестве и опасности, которые в умах большинства людей, несомненно, ассоциируются с этим инструментом. Губная гармошка – тот самый инструмент, на котором непременно играют во время артобстрела или при авианалете в бомбоубежище или в других ситуациях, подобных этим, в которых человеческий дух подвергается суровому испытанию. Так что нельзя сказать, что она совсем уж не к месту в моем положении.

Не то чтобы я находился в состоянии большого стресса, но в этой части Атлантического океана царит атмосфера такой тоски и заброшенности, что она каким-то образом совпадает с моим умонастроением: и неспроста я почувствовал желание сыграть на губной гармошке именно сейчас, в канун Рождества.

Не то чтобы я так уж сильно был угнетен, подавлен или жалел себя, ни в коем случае, но в этом месте и в этот час есть что-то такое – может быть, дух Рождества, – что на самом деле навевает тоску и грусть. Начинаешь думать о друзьях и семье, зная, что они тоже думают о тебе, и от этого чувство разлуки и одиночества только усиливается… усиливается одиночеством этого места и в какой-то мере теми звуками, которые я только что извлекал и которые во многих отношениях отражают суть, настроение этого праздника. Ну да ладно, довольно об этом. Давайте лучше немного повеселимся».

Тут Кроухерст опять берет свою губную гармошку и наяривает «Пусть Бог хранит вас, господа». Здесь уже чувствуется, что отношения между Кроухерстом-героем и Кроухерстом-человеком становятся все более натянутыми. Яхтсмен пока еще играет роль смельчака, находящегося в трудной ситуации, но уже начинает терять контроль над собой. Интонация его голоса вслед за настроением меняется почти в каждой фразе. Он как будто просит о снисхождении, взывает к милосердию, жалости, но одновременно отрицает свою потребность в них. Удивительно, но его показные чувства все больше превращаются в действительные личные переживания.

Из-за того что теперь Кроухерсту никуда не нужно было торопиться, в его распоряжении оказалась уйма времени. Нестихающие юго-восточные пассаты, в районе которых двигался тримаран, обеспечивали стабильное продвижение вперед, но при этом не требовалось особо следить за парусами. Как случается со многими людьми, у которых неожиданно появляется куча свободного времени, Кроухерст нашел успокоение в дилетантских занятиях – литературном творчестве и математических задачах. Он также начал читать книги, которые прихватил с собой в плавание. Вероятно, примерно в это время яхтсмен взялся изучать «Теорию относительности» Альберта Эйнштейна, где великий физик пытается объяснить основные положения доступным языком.

В тот момент Кроухерст пожалел о скудности своей библиотеки и о том, что не захватил с собой других книг, кроме технических инструкций и учебников по математике.

Как-то он записал отрывки из оратории «Мессия» Джорджа Генделя, поймав в эфире радиотрансляцию по одному из каналов: «О ты, кто приносит добрые вести Граду Давидову…», «Да снизойдет благословление Господне на тебя…», «И они обитали на земле в тени смерти…». В этот же период яхтсмен занялся стихосложением. Готовые строфы он записал в конце Журнала № 1, вставляя кое-где отредактированные фразы.