Гонка века. Самая громкая авантюра столетия

Впрочем, с другой стороны, в словах Муатесье отчетливо ощущаются открытость и прямота, доказывающие, что в его опыте нет ничего поддельного или воображаемого.

«Боже, как же великолепно жить как животное, чувствовать щекой нежное дуновение прохладного и легкого ветерка! Как здорово смотреть на Южный Крест, который с каждой ночью все больше клонится к горизонту! И спать как последний пьянчуга, набивать брюхо разной едой и с удовольствием рыгать, валяться на солнцепеке до одурения. Я уже больше не боюсь встретить людей. Я спокоен и умиротворен».

Даже в его высокопарных и более мистических пассажах нет ни капли фальши.

«Когда на протяжении многих месяцев слышишь только гул ветра и моря, когда так долго внимаешь звуку вечности, то непременно побоишься снова оказаться в окружении людей. Будешь бояться того, что однажды тебя грубо втолкнут в компанию незнакомцев, где придется часами слушать пустые разговоры и сплетни. Я вовсе не хочу сказать, будто стал лучше остальных. Я просто стал другим в определенном плане, в некотором отношении. Все, что прежде имело для меня смысл, теперь не так важно и даже вообще не принимается в расчет. А другие вещи, прежде не игравшие большой роли, теперь значат многое. Теперь я меряю время и материальные ценности иначе, чем до отправления в плавание. Когда ты достаточно глубоко погружаешься в себя, когда охватываешь широкие горизонты, простирающиеся дальше звезд, ты возвращаешься, глядя на мир другими глазами, начинаешь больше думать и воспринимать окружающее чувствами, а не разумом. Разум все искажает и подделывает. Он нужен только тогда, когда целуешь своих родных. А чувства помогают определить истинные размеры материальных объектов и увидеть точные границы всего сущего, распознать настоящие тени и цвета предметов. Именно так я воспринимаю мир сейчас: кожей и желудком».

Робина Нокс-Джонстона, находящегося в тот момент у берегов Новой Зеландии, тоже посетило вдохновение: в канун Рождества его потянуло на философские мысли. Вряд ли можно найти моряка, который бы настолько сильно отличался от двух своих коллег, интеллектуалов-одиночек – Кроухерста и Муатесье. Он выражался просто и естественно. Этот грубовато-простодушный тон моряка с таким рвением пытался имитировать Кроухерст.