Гонка века. Самая громкая авантюра столетия

Оба супруга прекрасно понимали, что радиооператоры прослушивают разговор, и даже рождественские милования не могли быть гарантией абсолютной приватности. Несмотря на это, Кроухерст еще раз предпринял попытку обратиться к жене с завуалированной просьбой заставить его сдаться. «Как ты там, дома? У тебя все в порядке? – спросил он. – Ты уверена, что справишься со всеми трудностями самостоятельно?» Клэр, не осознавая, в каком состоянии находится Кроухерст, посчитала за обязанность успокоить супруга. «Все в порядке, – сказала она. – Я справлюсь с любыми трудностями».

Все утро после Рождества яхтсмен провел у радиоприемника в ожидании сообщений от друзей. Сам он уже давно отправил поздравления Родни Холворту, Стэнли Бесту, своей семье и даже членам городского совета Бриджуотера, но не получил ни одной весточки. (Все ответы придут через два дня.) В эти ранние часы он выписал на лист бумаги несколько молчащих станций:

«04.30 Ничего GKL

04.35 Ничего GKT4

04.40 Ничего GKL

04.50 Ничего GKH».

Это ввергло его в такую депрессию, что через полчаса он написал:

«05.27 Слышны какие-то вздохи».

Возможно, это были всего лишь радиопомехи в эфире. Но важно то, что Кроухерст, отчаянно жаждавший человеческого общения, принял их за вздохи. Он плыл в полном одиночестве, монотонно двигаясь по морю день за днем, в его жизни происходило так мало событий, которые могли бы занять, оживить его воображение, а сам он находился в том настроении (со временем оно будет накатывать на него все чаще), когда любое событие раздувается до космических масштабов.

Не получив на Рождество ни одного поздравления, Кроухерст решил развлечь себя сам при помощи подручных средств: еды, имевшейся на судне, математических упражнений и радиосообщений о событиях в республике Биафра. Пойманные на частоте 15.402 мегагерц, они тут же были сопоставлены с его собственным бедственным положением. На листе коричневой бумаги Кроухерст сотворил рождественское стихотворение, жалкую смесь из электроники, математики и беспокойства за детей Биафры.

Слежу за парусами яхты ночью

Один.

Мой такелаж вздыхает от космической тоски,

Он по птенцам грустит, что завтра умертвят

На 12.7 × 10⁵ ветвях оливковых дерев.

Вздох наполняет душу грустью и тоскою.

Волна! Так унеси же прочь мою печаль,

Мой стул – мешок, набитый рисом (10 фунтов),

К северо-востоку 2.5 × 10³ кабельтовых,

250 × 10³ детей в мучениях умрут.

(Углеводов дефицит, так это назовут.

По частоте 15.402 мегагерц.)

Пусть Ирод всех младенцев умертвит,

Но Санта-Клаус населенье обновит.

Похоже, что отчаяние никак не улучшило ни ритм, ни рифму стихов, но разница между «Песнью Южному океану» и этим творением заключается в несоизмеримом контрасте между искренней болью и напускной «смелостью».

В Рождество Кроухерст находился менее чем в 20 милях от побережья Бразилии. Возможно, он даже мог видеть ее берега. После разговора с женой он направился в сторону суши, повинуясь импульсивному желанию хотя бы издалека узреть твердую почву и свободную жизнь. Потом яхтсмен снова повернул обратно. Возможно, у него стало легче на душе. Спустя много страниц – и вероятно, много месяцев – в Журнале № 1 появятся следующие слова:

«Рождество у берегов Рио-де-Жанейро. Везде огни, и по всему городу происходят странные вещи. Что ни говори, а поэзия – забавный язык».

Это просто невообразимая запись. Насколько мы знаем, тримаран и близко не подходил к Рио-де-Жанейро, а находился у побережья в тысяче миль к северу от столицы Бразилии. На берегу, напротив того места, где мог проходить тримаран, лежал всего лишь маленький городок, столица провинции Жуан-Песоа. Если Кроухерст вообще видел хоть какие-то огни, как он утверждает, то они, очевидно, принадлежали этому городу.

Как бы то ни было, его воображаемое положение было в виду Рио-де-Жанейро. Кроухерст осторожно нанес его на маршрутную карту Адмиралтейства.