Гонка за смертью

Я извивался час, а может, и больше, пытаясь поднять крышку, упираясь в нее коленями и лбом. Мои плечи уже были прижаты к камню, голова и пятки – тоже. Я мог бы, не напрягаясь, лизнуть камень. Мой живот постоянно за него задевал. Я задыхался, я чувствовал себя раздавленным, ослепленным и парализованным одновременно. С подобной пыткой я никогда еще не сталкивался: мне казалось, что я снова умираю, но остаюсь неуязвимым. Это был новый круг ада.

Когда моя паника немного ослабела, когда я начал смиряться со своей беспомощностью, я осознал присутствие тишины. Пока я бил и царапал крышку саркофага, я не осознавал, что ни звук, ни свет сквозь камень не проникают.

Любая тишина мечтает, чтобы ее заполнили, и одинокий разум склонен заполнять ее мыслями и выдуманным шепотом, словно пустота ему невыносима. Именно так человек создает сновидения, засыпая, но у меня не было сна, который мог бы меня спасти. Я лежал в саркофаге бессчетное количество часов, не в силах остановить звучащие внутри меня бредовые речи. Это совсем не было похоже на медитацию. Возможно, так на меня действовал находящийся рядом камень или какое-то заклинание, наложенное на проклятый саркофаг; как бы то ни было, мои мысли стали черными и обличающими. Тогда я понял, что это пытка не для тела, а для души.

Не ножами я резал себя, а воспоминаниями. Их вытаскивали из глубины и показывали мне, словно рыбак – сети, едва не лопающиеся от улова. Не ядами я травил себя, а своими неправильными решениями. Я снова оказался в ловушке-тюрьме – в той, которую сам создал, в тюрьме своего воображения, состоящей из чистых мыслей, нарисованных на темноте, столь же зыбкой, как и я сам.

Я снова мальчик, я собираю грибы под дубом, пока в небе бушует гроза. За спиной у меня листья летят вниз по горным склонам, а за ними гонится сухой ветер.

Я юноша, мои пальцы сражаются со временем в песочных часах, с самыми крошечными шестеренками и с самыми капризными пружинками.

Я на берегу Никса, я стою над двумя плитами – покрытыми рунами, присыпанными песком. Я стискиваю кулаки, я так же холоден, как и два надгробия передо мной.

Я пытаюсь дышать через набитую соломой подушку, и рука душит меня сзади. Еще одна удерживает мои руки. Я рыдаю, но он не останавливается.

Крепко сжимая отмычки, я бегу вслед за повозкой. Привязанные к ней ремни болтаются из стороны в сторону. За спиной у меня лают собаки. Рука протягивается, хватает меня за запястье, и я свободен.

Женщина с мешком на плече идет прочь от меня; рядом с ней идет лошадь, подковы хрустят по свежему снегу и льду.

Решетка преграждает мне путь; я настаиваю на своей невиновности, но в ответ слышу лишь смех. Они смеются, смеются, они показывают на меня пальцами; капли слюны летят с гнилых зубов во все стороны.

Старый бородатый мастер утирает пот со лба, когда я снова и снова ломаю отмычки в замке.

Я – юноша; я пинаю стог сена с той злостью, которая вспыхивает только в сердце подростка.

Где-то рядом раздается смех, похожий на ржание. Мои кулаки холодны, словно могильные плиты.

И так по кругу.

Глава 13. Обязательства