На четвереньках ползу к ночному столику, беру бумажный пакет и прикладываю его ко рту. Пока он надувается и сдувается, ко мне приходит прозрение. Я сама и есть все то, что ненавижу, отвратительный и горький коктейль из самого плохого, что есть у моих родителей, и это открытие вызывает слезы.
Наконец, с опозданием на несколько часов – и даже лет – я навожу порядок в голове. Теперь я все поняла. Желая сделать все, чтобы не стать копией матери, я обрекла себя на одиночество. Я верила, что отвергнув любовь, тем самым отложу развод родителей и те ужасные последствия, которые он имел для моей матери. Я позволила ее проблемам войти в мое сердце, заперлась в своих книгах, полных красивых, обнадеживающих историй со счастливым концом, ежедневно боролась со всем, что хоть как-то напоминало любовную слабость. Я выстроила вокруг себя стену точно так же, как она это делает со своими коробками с несчастьями. Без всякой на то разумной причины
Чем больше я анализирую ситуацию, тем больше убеждаюсь, что порчу себе жизнь. Я ничего не испытываю, боясь страдать, и, в итоге, страдаю от того, что ничего не испытываю. Я сама заключила себя в тюрьму, и это даже серьезнее, чем то, в чем я обвиняю весь мир. Я труслива и глупа.
Я облажалась. Падение прогоняет мой гнев. Плачу, не переставая, так громко, что даже устаю. Тащусь к кровати.
Не знаю, как долго я спала, но, когда открываю опухшие веки, на улице светло. Мое сердце сжимается, когда я полностью просыпаюсь, одна в своей постели, без ноги Дона в качестве подушки.
28. Донован
Если бы у меня было не такое убитое настроение, я бы удивился, увидев, как моя сестра выходит из спальни Адама и тихо шагает по квартире, напевая
– Что-то случилось?
– Нет.
– Хорошо.
Она исчезает на кухне, а следом за ней – ее новый парень. Слышу, как они разговаривают, громко смеются и целуются. Им потребовался всего один вечер, чтобы начать встречаться.
Влюбленные снова проходят по гостиной и останавливаются перед диваном, на котором я лежу уже несколько часов. Кажется, они заслуживают применения того самого
– Ты в порядке, Дон? – спрашивает Адам.
Пялюсь на черный экран телевизора.
– Он дуется, – заявляет Амелия, потягивая сок из соломинки.
– Почему он дуется?
– Я не знаю.
– Ты спрашивала его об этом?
– Да.
– И что он ответил?
– Ничего.
– Ты настаивала?
– Нет. Считаю, хорошо уже то, что я с ним заговорила.
– Должно быть, это связано с Кэрри.
– И правда, я давно ее не видел, – размышляет Адам.
– По-моему, она поняла, что мой брат скучен.
– Уверен, она давно это знала, тут должно быть что-то другое.
– Возможно…
– Может, уже заткнетесь?
Я закричал так громко, что сестра уронила соломинку.
– Он снова использовал свои голосовые связки! – изумляется она. – Дай пять!
Они с Адамом стукаются кулаками, затем смотрят на меня, ожидая, когда я заговорю.
– Проваливайте отсюда.
– Какой ворчун. Что происходит, Доннидон?
– Кажется, я уже хочу вернуть то время, когда ты игнорировала меня.
– Адам говорит, что я должна попытаться помириться с тобой, но, если ты по-братски попросишь меня о другом, с удовольствием вернусь к моим прежним привычкам.
– Вы слишком любезны, спасибо, – возражаю я, улыбаясь. – А теперь проваливайте.
– О! Брось, чувак, мне не нравится видеть тебя таким, – продолжает Адам уже более серьезно. – Рассказывай.
Глубоко вздыхаю и сажусь за стол. Мне нужно поговорить об этом с кем-нибудь, чтобы попытаться понять, что же действительно произошло.
В нескольких словах рассказываю им о том незабываемом разговоре, который состоялся с Кэрри три дня назад.
– Ты пытался ей позвонить с тех пор, как она уехала в Цинциннати? – осведомился Адам.
– О! Да, конечно! Я звонил ей и умолял встретиться, как отчаянный придурок! – иронизирую я. – Я, видимо, полный идиот, раз думаю, что все будет хорошо.