Гонзу Читатель

Какая-то тень по его лицу все же скользнула, видно, покатал по памяти, как яблочком по тарелочке: «Бригитта… Бригитта… Штаубе… Что-то вроде знакомое… Нет, не помню». Ну, я и думаю, напомнить ему или не стоит? Ладно, пока не стоит. Просто протягиваю руку. Вот и «познакомились». Спустя пятнадцать лет. Это, между прочим, половина моей жизни. И его тоже, он на два года всего старше меня. Тогда, в школе, это была ого-го какая разница, а сейчас тьфу, и не разница вовсе.

Он уже не тот распрекрасный красавчик – заматерел, закабанел, раздался во всех трех измерениях, физиономия утратила юношескую утонченную миловидность, расползлась несколько. Стрижечка короткая. И пивное, как говорят, брюшко так заметно выторчкнулось. Хотя не, не пивное никакое – ленивое. Двигать собой лень. На диван, к компу и колбаски жареные, шкворчащие рядышком пристроить или чипсы. Но это Энди. Герой моих детских грез.

И сердце мое екнуло и, выбивая дробь копытом, помчалось черт-те куда. И, ясен пень, я покраснела. Вот стою перед ним и чувствую – горю, горю, сгораю…

Слава богу, звонок прозвенел, и все понеслись кто куда.

* * *

В тот же день, сразу после моего единственного урока, Энди предложил мне пойти вечерком куда-нибудь попить пивка в честь знакомства. Пивка мы попили в «Барфюсере», потом в каком-то соседнем, более скромном кабачке, потом погуляли туда-сюда по улицам, потом оказались в моей квартирке в старом городе, в мансарде Георг-Меркель Хауса, в моей постели.

И вот уже полгода мы оказываемся в моей постели с завидной регулярностью по средам и пятницам. В свою постель Энди меня не приглашает. Живет он с мамой в новом квартале в районе Выставки. Зеленый такой райончик, в основном заселенный пенсионерами. Они бродят по аллеям, переставляя палки для скандинавской ходьбы. Жизнерадостные и всем довольные – своим кварталом, деревьями, отсутствием горлопанящих детей и самими собой. Квартирка у Энди и его мамы маленькая, две уютные спаленки – так Энди говорит, сама не бывала, не видела. Я так полагаю, она такая же примерно, как моя.

В моей комнате над кроватью – ломаный мансардный потолок и еще маленькое окошечко прямо в небо. В детстве я представляла, что живу в замке, в высокой башне, и что я принцесса Лили. До шести лет я была Лили. Когда училась говорить, мое из катящихся гранитных глыб имечко «Бригитта» было мне не по зубам, я называла себя Лили. Так меня звали и родители, и все-все-все.

Лили была озорной девчонкой, она постоянно придумывала какие-то шалости и каверзы. В четыре года, когда ее на лето спихнули к бабушке на остров Рюген, подговорила соседских мальчишек бежать в пираты, а в качестве судна использовать двери, снятые с пляжного павильончика, закрытого на ремонт. На этих дверях отважные пираты – три матроса и капитан Лили – вышли в море сразу после обеда. К тому времени, когда их хватились, течение отнесло ревущую в три горла команду неунывающего капитана километров за шесть, хорошо хоть вдоль берега. «Веселый Роджер» был сорван с мачты, пираты в кандалах разведены по домам и оставлены без сладкого, капитана к бабушке мать больше не отправляла. А то мало ли что. Не может за девчонкой уследить.

Но и сама мать не очень-то управлялась с Лили. Если под окнами ребятня с визгом летала на тарзанке вокруг единственного дерева – это придумала ее дочь. Если во дворе вдруг наступала полная тишина, значит, всех детей увел прочь гаммельнский крысолов в желтых шортиках и перепачканной футболке с чеширской улыбкой во все пузо. Лили уболтала народ пойти кататься на лошадках. «Почему не дадут покататься? Обязательно дадут, мы же заплатим», – на чумазой ладошке лежала горстка мелочи. Над головой Лили всегда царило безоблачное небо, и жизнь ее была полна радостей, приключений и чупа-чупсов».

В школе я полгода привыкала к тому, что Бригитта – это я. Что эти три слога камнепада – мое имя. Училка спрашивала маму: «У вашей девочки плохой слух? Я ее зову, зову, а она не реагирует». Бригитта была девочкой тихой, в классе особо ни с кем не дружила, инициативы не проявляла. Но и не хулиганила, как некоторые. Была незаметной, незапоминающейся.

А потом мы с мамой уехали в Засниц, туда, где раньше жила ее мать, моя бабушка. Туда, где когда-то давно над головой храброго капитана Лили реял пиратский флаг. А квартира с мансардным окошком осталась папе.

Не могу сказать, что родительский развод как-то на меня повлиял. Ничего такого трагического не произошло. Мама, кстати, быстро вышла замуж, отчим мой, громогласный и чихавший оглушительно, как артиллерийская канонада, человеком был добрым. Когда я заканчивала школу, у меня появился младший братишка Вилли – розовый, круглый и такой же громкий, как его отец. Потом я уехала учиться в Берлин и приезжала к маме все реже – им было хорошо и без меня, а я совсем перестала там чувствовать, что я дома.