Читаем Good Again (СИ) полностью

Моя ладонь накрыла губы. Я вся задрожала от одной этой мысли, хотя в этом году Жатвой и не пахло. Пусть никого больше и не отправят на игры, но этот день, знаменующий середину лета, все равно оставался поминальной вехой, уродливой язвой в календаре, и пусть впредь в этот день ничего не произойдет, но прежде всё уже случилось. Именно тогда мы начали терять друзей, братьев и сестер, родителей, Дистрикт Двенадцать, самих себя. В этот день мир вокруг начал гореть и рушиться. Должно быть, Пит понял, что я испытываю, и его рука крепче сжала мою ладонь. Желание бежать и спрятаться в своей комнате было у меня настолько сильным, что мне потребовалось немалое усилие воли, чтобы ему не поддаваться и остаться на том же месте. И я тоже сжала руку Пита, чтобы его успокоить.

— Пит, вряд ли нам когда-нибудь будет легко в этот день.

Взгляд у Пита затуманился, стал рассеянным, и он посмотрел в сторону города. Тени воспоминаний о его сгинувшей в огне семье, о детстве, мелькали на его лице. Он не мог этим со мной делиться, если вообще еще был над ними властен. Воспоминания о том, что мы потеряли, отдавали и в его сердце острой болью. Я обняла его за талию, чувствуя, как он припал к моему плечу, и дрожь, рожденная его горем, была бы заметна любому.

Ночь уже опустилась, когда мы возвратились в его дом. Мы тихонько умылись и приготовились ко сну, но я теперь вновь была охотником, и как и прежде следила за добычей, которая не знала, что за ней следят. Я наблюдала за тем, как он отстегивает свой протез, и как он в задумчивости ерошит свои волосы, уставившись при этом в пустоту. Я потянула его вниз, чтобы он лег рядом, и принялась баюкать его голову на своем плече. Когда его дрожь стала еще заметнее, я крепко поцеловала его в губы, вынуждая остаться со мной. И он поначалу ответил мне с ожесточенной свирепостью, на миг атаковав мои губы так, что на них могли остаться кровоподтеки, но затем он стал пассивен и неуверен в себе. Дрожь его стала затихать, и он всхлипнул, не разъединяя наших губ.

В эту ночь они были невыносимы: голоса мертвых, яростно вопящие, взбешенные нашими попытками выжить, царапающие наш слух во сне. Я наблюдала с беспомощным отчаянием за тем, как Пит медленно проигрывает битву с самим собой. Сев на постели, я заглядывала в его глаза, чтобы увидеть, как голубые радужки исчезают, как неестественно расширились зрачки, как мальчик с хлебом все дальше и дальше ускользает от меня, глубже и глубже погружаясь во тьму, пока в моих объятьях не осталось лишь трепещущее тело, охваченное горем и безумием. Он начал бормотать то, что мне не суждено было понять, стуча себя кулаками по голове. И я так остро чувствовала каждый из этих ударов, как будто бы он бил меня. Потом он уселся на краю постели, дрожа и раскачиваясь из стороны в сторону, и я сидела позади него, крепко обхватив его коленями, руками, стараясь не дать ему себе навредить, бормоча нечто успокаивающее ему на ухо, что-то обо всех тех прекрасных вещах, что он для меня олицетворял: невероятную волю к жизни, неубиваемые в нем ничем доброту и великодушие.

А еще я еле слышно шептала нечто, в чем трусила признаться даже себе самой в нашей обычной, не спутанной охмором и непроглядной тьмой, дневной жизни, — что я люблю его, любила еще до того, как сама узнала, что люблю. Я пела ему любовные баллады – те, что отец пел моей матери в те дни, когда наш маленький мирок в уютном шахтерском доме еще не рухнул. Я пела ему песни, которые отец пел мне самой в нашем с ним лесном уединении. Он и никогда бы после об этом не вспомнил, хотя я была уверена, более чем уверена, как в том, что вообще живу — он все услышал. И в эту ночь я пела для своего потерянного мальчика, чтобы и он мог по моему голосу отыскать обратный путь, вынырнуть на поверхность из засасывающей его вглубь темноты.

Когда он наконец затих, я уложила его на постель, и вытерла с его лица пот и слезы уголком влажной простыни. Он попытался со мной заговорить, верно, хотел извиниться, но я взяла его лицо в свои ладони и вновь его поцеловала. Свернувшись возле него калачиком, чувствуя, как он измотан, я прижималась к нему в каком-то нереальном подобии полусна, полном крови и призраков. И лишь когда верхушки деревьев окрасились первыми проблесками нового дня, я погрузилась в прерывистый, но победительный сон.

________________________

* Когнитивно-поведенческая психотерапия (англ. Cognitive-Behavioral Therapy, сокр. CBT) — основана на представлениях, в соответствии с которыми чувства и поведение человека определяется не ситуацией, в которой он оказался, а его восприятием этой ситуации. A-la «гляди на мир веселей, и боль утихнет». Подробнее на вики и здесь http://therapeutic.ru/psychotherapy1

** Мягкого белого сыра — по косвенным признакам можно догадаться, что, видимо, речь идет об аналоге брынзы (ну, или, скажем, моцареллы), соленого козьего или овечьего сыра (такой делала когда-то Прим, кстати). Что-то вроде этого, наверное https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%91%D1%80%D1%8B%D0%BD%D0%B7%D0%B0

Перейти на страницу:

Похожие книги

Айседора Дункан. Модерн на босу ногу
Айседора Дункан. Модерн на босу ногу

Перед вами лучшая на сегодняшний день биография величайшей танцовщицы ХХ века. Книга о жизни и творчестве Айседоры Дункан, написанная Ю. Андреевой в 2013 году, получила несколько литературных премий и на долгое время стала основной темой для обсуждения среди знатоков искусства. Для этого издания автор существенно дополнила историю «жрицы танца», уделив особое внимание годам ее юности.Ярчайшая из комет, посетивших землю на рубеже XIX – начала XX в., основательница танца модерн, самая эксцентричная женщина своего времени. Что сделало ее такой? Как ей удалось пережить смерть двоих детей? Как из скромной воспитанницы балетного училища она превратилась в гетеру, танцующую босиком в казино Чикаго? Ответы вы найдете на страницах биографии Айседоры Дункан, женщины, сказавшей однажды: «Только гений может стать достойным моего тела!» – и вскоре вышедшей замуж за Сергея Есенина.

Юлия Игоревна Андреева

Музыка / Прочее