Good Again (СИ)

- Вы знаете, что, когда рухнула Арена Квартальной Бойни, меня вместе с Джоанной Мэйсон и Энни Креста держали в заточении. Нас избивали, подвергали пыткам и другим вещам, о которых неуместно было бы говорить в этом контексте, скажу лишь, что все они были ужасающими по своей природе.

По толпе рябью пробежал вздох изумления — как будто волна поднялась из нашего Двенадцатого и захлестнула всю страну.

- В частности, на мне испытали технологию, называемую «охмор», в результате которой мои светлые воспоминания были извращены путем воздействия яда ос-убийц и превращены в нечто ужасное. Мне промыли мозги для того, чтобы я возненавидел Китнисс Эвердин, которая была тогда и сейчас остается моей невестой. Я не буду вдаваться в подробности, но, думаю, вы все понимаете, насколько это был «приятный» опыт.

Я почувствовала, что кровь отхлынула от моих щек и посмотрела на Эффи, которая тоже была бледна как полотно, а затем на Хеймитча, хранившего каменное выражение лица. А еще я заметила, как его рука шарит в поисках фляжки, и с силой сжала его пальцы, уже и без того посиневшие от давления.

— Мне было так плохо, что несколько раз я жаждал смерти. И я не мог вспомнить времени, которое мы провели вместе. Не мог припомнить никаких деталей своей жизни, которые делали меня тем, кто я был. Даже с трудом припоминал свой любимый цвет.

«Если бы только знала, что ты об этом собирался говорить», — прошелестело у меня в голове, и я ощутила, как жестокое чувство вины сжимает мне сердце.

- Почему же я вам это говорю?

Я припоминаю один случай во время нашего заточения в Капитолии, до того, как мой разум был извращен до неузнаваемости. Она переводили нас из одного здания в другое. Я по сей день не знаю, отчего нам пришлось идти по подземным туннелям: возможно, потому, что так было быстрее, или это просто было частью нашей моральной пытки. Они многое делали просто, чтобы запугать нас. Нас вели в темноте, по неровным каменным ходам с осклизлыми бетонными стенами. Надзиратели подталкивали нас в спину прикладами винтовок. Мы не разговаривали — нас так сильно избили, что болели даже подошвы ног. И вдруг Энни, которая порой говорила вещи, не думая, произнесла: «Я так ужасно рада, что Финник и Китнисс не видят нас сейчас! Надеюсь, они никогда не узнают, что с нами произошло.

Это заставило меня задуматься о Китнисс. Меня все еще толкали в спину, порой Джоанна помогала нам идти вперед, порой и Энни, и мы больше не сказали друг другу ни слова. И я, споткнувшись, поймал краем глаза отсветы огней в коридоре, и мой разум сотворил из них Китнисс, как будто бы она стояла передо мной во плоти. И я помню неодолимое желание ее окликнуть, возможно, я действительно ее позвал, потому что Энни пришлось потянуть меня за рукав, чтобы я замолчал. Но в моем сознании она мне ответила, и передо мной ясно как день предстала ее улыбка — так она улыбалась, когда я говорил что-то на ее взгляд смешное — даже если я шутить и не собирался. Мне всегда удавалось заставить ее улыбнуться. Взаправду или нет, но ее лицо сияло мне ярче, чем все фонари, мимо которых мы шли, вместе взятые.И я на миг я припомнил, какое счастье это было — просто пропускать сквозь пальцы пряди ее волос, просто сидеть с ней рядом, когда мы с ней рисовали или писали. Я вспомнил какая это была бесконечная радость — любить ее. И мне стало совершенно все равно, что они сотворят со мной, после того, как выведут из этого темного туннеля.

Я чувствовала, что все взгляды обращены на меня, и изо всех сил пыталась сохранять маску спокойствия. И разрывалась между тем, чтобы разозлиться на Пита или растрогаться от его признания. Я чувствовала, что близка к тому, чтобы снова развалиться на куски.

— Потом на какое-то время я все это забыл — из-за того, что они со мною сотворили. Но даже когда они исказили мои воспоминания, чувства во мне остались, и они меня обескураживали. После войны, когда я стал как следует лечиться, я понял, отчего испытывал к Китнисс столь сильные и противоречивые чувства. Мне промыли мозги, чтобы я ее возненавидел, но сердцу не прикажешь. Однажды в больничной палате, уже после того, как с Китнисс сняли обвинения и отправили обратно в Дистрикт Двенадцать, на меня внезапно снизошло озарение, я вспомнил тот случай в туннеле, о том как даже после всего, что они с нами сотворили, на меня снизошло счастье и радость от одной мысли о ней. И мне открылось то, о чем так много писали, пели и сочиняли стихи. Даже в самых ужасных, невыносимых обстоятельствах, когда человеку уже нечего терять, даже когда он уже не знает кто он и откуда, все равно остается надежда сломить эти обстоятельства и все преодолеть благодаря любви — просто созерцая объект своей любви. Я думал о Китнисс и в этот миг я мог вынести все, что они мне уготовили. Ибо мое спасение было в любви к ней, и даже после того, как мои воспоминания были подменены и отравлены страхом, я помнил эту любовь, хотя не мог тогда больше связать ее с Китнисс.