Good Again (СИ)

Все те же асимметричные слезинки на постаментах были продублированы и в центре площади, но с большей изобретательностью. И тут я поняла, что форма ламп похожа на форму огонька горящей свечи. И сами эти фонари — как свечи. Центральное же сооружение было никак не меньше четырех с лишним метров в высоту, и сделано было, казалось, из тонированного стекла. Оно было похоже не на одну свечу, а как на сноп пламени, взметнувшийся к небу. То, что я поначалу сочла фонтаном, больше было похоже на металлическую спираль, огибающую основание памятника.

- В знак того, что угасшие за 75 лет жизни никогда не будут забыты, мы возжигаем Дорогу Вечного Огня для наших детей, павших жертвой Голодных Игр. По огоньку в честь каждого трибута. Это пламя должно также стать предостережением всем будущим поколениям, чтобы они никогда не забывали о том, какие мы понесли потери — вплоть до скончания времен.

Экраны снова ожили, чтобы показать вид на наш Дистрикт с воздуха. Мне послышалась легкая вибрация в момент, когда все лампы стали загораться. Все огоньки на каждой спице колеса вспыхнули одна за другим, очень быстро. Казалось, центр города вновь охвачен огнем, и меня терзали страх и благоговение от красоты представшего нам зрелища, пока не зажглась последняя из ламп. Огонь распространился снизу-вверх по сооружению в центре площади, пока все оно не замерцало внутренним светом, как будто в нем переливались те искры, что носит в свой душе каждый живущий на нашей планете.

Пит не мог оторвать глаз от этого зрелища.

— Поразительно, — прошептал он.

Хеймитч, тоже захваченный увиденным, пояснил:

— Они взяли бывший символ Капитолия и поставили его как бы с ног на голову. Теперь он значит нечто совсем другое. Очень по-бунтарски.

— Это прекрасно, — вздохнула я. Толпа молчала, не считая редкого всхлипа какой-нибудь бедной, всеми покинутой души. Когда речь была окончена, все медленно повернулись и направились к монументу. Пит и Хеймитч тоже поднялись, ждали меня. Я тоже встала, пытаясь разглядеть что же высечено на основании памятника. И когда мне это удалось, я поняла — это были имена всех трибутов: тех, кто участвовал в первых играх — вверху, тех, кто в последних — внизу, по внешнему кругу. И там было написано: Примроуз Эвердин (доброволец) Китнисс Эвердин, Пит Мелларк, Китнисс Эвердин, Хеймитч Эбернати (доброволец) Пит Мелларк. Все 154 имени были высечены на основании этого изящного творения, которое, казалось, пульсировало от энергии, что все мы в него излили. Оглянувшись, я заметила людей в возрасте, очевидно, родителей, нежно проводящих пальцами по именам своих давно украденных у них детей: некоторые плакали, у других на лицах застыло каменное выражение, жили лишь глаза. Там были и братья, сестры, кузены, тёти, друзья, и каждый хотел коснуться дорогого имени — единственного, что осталось от их близких.

Моего локтя кто-то коснулся, и я заметила Сальную Сэй, по ее морщинистому лицу струились слезы. Она потрясла головой и, повинуясь внезапному порыву, я её обняла.

— Думала, уж не дожить мне до этого дня, — она подняла на меня глаза, которые видели больше страданий, чем может вместить в себя одна человеческая жизнь. — Они этого не говорят, потому что знают — вы бы этого не хотели слышать — но спасибо тебе. И спасибо ему, — она кивнула в сторону Пита. И отстранилась, смутившись накативших на нее чувств. У нас в Двенадцатом показывать то, что у тебя творится на душе, вообще-то не принято, но я подумала, что именно благодаря тому, что эта женщина меня кормила, даже когда я была не более чем куском истерзанной плоти, когда душа моя слонялась в потемках, и позволило мне существовать дальше. Уже когда она пыталась удалиться, я коснулась ее и тихо произнесла:

- Нет, это тебе спасибо, — она отчаянно схватила меня за руку, прежде чем отпустить и продолжить свой путь вокруг монумента.

А я потянулась к Питу и взяла за руку его, подавленная мыслями о том, как часто я была ужасно близка к тому, чтобы навсегда его потерять. И если бы это случилось, то сейчас я была бы всего лишь сморщенным обломком человека, касающимся его имени на подножии монумента, а не его светлой кожи, как я могла сделать это теперь. И тогда я впервые ощутила бесконечную благодарность уже не только к Питу, но и к тем неисповедимым тайным силам Вселенной, которые, вдоволь со мной наигравшись, решили в конце концов вознаградить меня воссоединением с этим самым добрым, нежным, самым достойным человеком, который когда-либо ходил по этой пропитанной злобой земле. И я прильнула к Питу, пока он пристально смотрел на новый монумент внимательным взглядом художника.

Охваченные чувством восхищения, мы на заметили как к нам через всю площадь пробрался вычурно одетый мужчина. Когда же я его заметила, то уловила во всем его облике нечто столь кричаще капитолийское, что у меня волосы встали дыбом. Его серебристый костюм дополнял розовый галстук и пара того же цвета остроносых туфель. Даже на Пите такой наряд не мог бы смотреться привлекательно. Мужчина протянул руку Питу и поспешил представился: