Good Again (СИ)

— Я отнес их домой, — просто ответил я. Она же, хоть и не двигалась, заметно вибрировала от распирающей ее ярости.

— Да как ты посмел вломиться в мой дом и все отсюда вынести? — повысила она на меня голос.

— Это не твой дом. Ты теперь живешь со мной. И я хочу, чтобы ты вернулась домой.

Она смерила меня долгим тяжелым взглядом, прищуренные глаза сверкали как у разъяренной кошки. Но я-то знал, что когда она пытается сдержаться и не заплакать, у нее именно такое выражение, и мягкие морщинки возле век дрожат именно так. Ведь Китнисс гордая. Она не собиралась передо мной рыдать.

— Ну и сволочь же ты, Мелларк. Я больше никогда в жизни, ни за что и никуда с тобою не пойду. Не желаю иметь с тобой ничего общего. Со мною ни на Играх, ни на войне никто ни разу не обходился так, как ты, — у нее задрожал подбородок, но она все равно не дала воли слезам, сдерживаясь изо всех сил. Она была так прекрасна в гневе, что глаз было не отвести.

— Китнисс, пойдем домой. Я так ужасно сожалею, как в жизни ни о чем еще не сожалел. Позволь мне объяснить… — я шагнул к ней, вытянув в мольбе руки.

И это, видимо, было ошибкой.

Я недооценивал прежде силу, которая таилась в этих тонких руках. От пощечины, которую она мне влепила, я громко клацнул зубами и чуть не прикусил язык. Застигнутый врасплох, я не был готов к тому, что она меня начнет пинать, молотить по мне кулаками, неожиданно мощными для столь хрупкой девушки. И я позволил ей вымещать на мне злость, только закрыл лицо от ее ударов и тычков, а она в запале орала и крыла меня последними словами. Конечно, я все это заслужил. Кроме того, я знал, что ей нужно выпустить пар, чтобы она могла открыть мне свои истинные чувства, пока что подавляемые гневом. Я знал, что у неё на сердце. Ведь я сделал с ней то, что не должен был делать никогда, то, что по отношению к ней уже сделали другие. Я её покинул.

Она медленно сникла и стала гаснуть, как стаявший огарок свечки. Удары стали реже, слабее, крики превратились во всхлипы, и слезы наконец пролились. Убрав руки от лица, я попытался её обнять, прижать к себе. Она меня, конечно, оттолкнула, но я и не думал отступать и выпукать её. Все менее ожесточенно отбиваясь, она дала полную волю слезам.

— Черт тебя подери, — выдавила она сквозь рыдания. И на нее напала столь ненавистная ей икота. Моя больная нога ощущалась в этот момент уже одним сплошным сгустком боли, но я старался не обращать на нее внимания. Когда Китнисс обмякла в моих руках, я поднял ее и занес внутрь, захлопнув за собой дверь. Она все еще что-то бормотала, хотя уже ослабела от слез.

— Я тебя ненавижу, — прошептала она.

— Нет, не ненавидишь, — тихо сказал я. Усадив ее на диван, я и сам с облегчением сел рядом. Слезы бежали у неё из глаз бесконечным, неконтролируемым потоком, и я знал, что это она тоже ненавидит. Я снова обвил ее руками, и поняв, что она больше не сопротивляется, я стал нежно ее баюкать, скользя пальцами по её гладким рукам. Она и это мне позволила, и это был уже большой прогресс.

Выдавив полный дрожи вздох, она прошептала:

— Ну ладно, говори.

Набрав в грудь побольше воздуха, я начал:

— Когда мы с тобой были на первых играх, я знал, что нам надо было изображать влюбленных, чтобы выжить. Умом я это понимал. Но порой мне казалось, что ты уже не совсем притворяешься.

— Так оно и было, — сказала она.

— Когда мы ехали домой в Двенадцатый, я думал, что между нами будет что-то кроме этого фальшивого романа. Но когда ты почти полгода со мной не разговаривала и проводила каждую свободную минуту с Гейлом, я против своей воли стал злиться. Чувствовал себя брошенным. Использованным.

Она вздрогнула от этих слов, но промолчала.

— Потом Квартальная Бойня вновь невольно пробудила во мне надежду. Когда нас с Джоанной забрали в Капитолий, я был уверен, что мы умрем. Мог только надеяться, что ты выбралась живой с арены. И я все готов был сделать ради твоей в безопасности. Сноу лично меня посетил, и сказал, что война оборачивается для восставших не лучшим образом, и что если я соглашусь сотрудничать, он дарует тебе прощение и не будет наказывать, когда тебя неизбежно схватят. И я поначалу пошел ему на поводу. Действовал как предатель, но я и правда думал, что если смогу убедить повстанцев сложить оружие, сохраню тебе жизнь. Мне было невдомек, что эту партию я уже начисто проиграл.

Она повернулась ко мне, полностью захваченная моей речью.

— Когда ты стала сниматься в пропагандистских роликах, их подход изменился. Они врывались ко мне в камеру в любой час. Я много дней не спал, потому что они крутили нам оглушительную музыку. Джоанну держали в соседней камере, и я слышал, как её пытают. Они сделали так, чтобы я смотрел как они мучают Порцию, мою подготовительную команду, Дария, всех их. Могли явиться вдруг и избить меня электрической дубинкой, под низким напряжением и в таких местах, чтобы не оставлять заметных следов. Они не хотели, чтобы я появлялся на телеэкране с синяками. Это поставило бы под угрозу сочувствие аудитории, а Капитолий в нем нуждался.