Good Again (СИ)

Я наблюдал за тем, как она украдкой взглянула в зеркало при входе на свой синяк. Кровоподтек спустился ниже, приобретая сине-зеленый оттенок, который напомнил мне о брусках цветного камня, в которые мы играли детьми. Синяк в конце концов исчезнет, в отличие от горького сознания того, что я ей его поставил. Разум потянул меня в иное место, в уединенное подземелье, полное страданий и странных криков, от которых я до сих пор был не в силах до конца укрыться в реальности. Сам я с синяками был знаком весьма близко, так же как с кровотечением и рассеченной кожей. Мы с болью были некогда более чем близки, раскланиваясь с нею в самых мрачных местах, словно закадычные друзья поневоле, вынужденные следовать правилам вежливости.

Мне вовсе не хотелось возобновлять это знакомство, только не здесь, не на коже моей Китнисс. Мне было невыносимо, что боль посмела вторгнуться на гладкую, хотя местами и иссеченную шрамами, поверхность ее нежного тела. Хуже того — на сей раз я был виноват в появлении отвратительных отметин, и это вызывало у меня глубочайшее отвращение к себе. Я еле-еле терпел, чтобы не сбежать подальше, не видеть следов собственной жестокости.

Китнисс настаивала, что я не виноват в том, что причинил ей боль. Она меня выгораживала, как всегда. «Это был не ты. Это был приступ! Я вела себя глупо — надо было оставить тебя одного…» Я пытался уйти от неё для ее же блага — уже складывал вещи и собирался переехать в квартирку над булочной —, но мне не удалось перешагнуть через неодолимое препятствие: ее острое горе оттого, что я ухожу из дому. Это буквально разбило ей сердце, и я был вынужден добавить этот свой поступок к списку всех тех своих деяний, которые причинили ей боль. И в итоге я же оказался эгоистичным чудовищем. Я не мог на самом деле обходиться без нее. Больше не мог.

Когда я занес ее в дом в то морозное утро после моего приступа, после того, как ее ударил, ни она, ни я были не в силах разговаривать. Мы были на грани обморожения, Посидев полуодетыми на стылой земле, и без сил от невероятного выплеска, целой бури отнюдь не положительных эмоций. Китнисс свернулась в клубочек на диване, дрожа от холода и страха, и я лишь сильнее себя возненавидел. Она только-только очнулась от очередного приступа депрессии, а я своими действиями загонял ее обратно, и довел до такого отчаяния, что ей пришлось искать защиты у Хеймитча посреди ночи. Достав из шкафа одеяло, я закутал ее и разжег камин, и тяжкое чувство вины, словно свинцовый осколок, сквозило в каждом моем замедленном движении.

Машинально я пошел на кухню, разогрел молоко, добавил туда меду, и принес обратно в гостиную две кружки, оставив одну из них подле нее на столике. Она тупо смотрела на огонь в очаге, взгляд был застывший и потерянный. Мне оставалось лишь бороться с самим собой, с мыслью: как я могу ее утешить, если сам стал причиной ее несчастий? И все же, как я мог устоять? Склонив к ней голову, я прикоснулся лбом к ее виску. Теперь она вся была теплой благодаря живительному пламени. И вдруг она потянулась и одним гибким и резким движением обняла меня за шею обеими руками, привлекая к себе, пряча лицо у меня на плече. Я был недостоин касаться ее. Но мои руки тут же своевольно обхватили ее, предавая меня.

— Мне так жаль, что я причинил тебе боль, — простонал я ей в волосы.

— Больше так не делай, — прошипела она свирепо мне на ухо.

Не поняв сразу, что она имела ввиду, я ответил:

— Я не могу обещать, что больше не ударю тебя во время моего затмения, — и мне от этого стало еще паршивей, ведь я совсем недавно красноречиво продемонстрировал, что ей небезопасно находиться возле меня.

— Я вовсе не об этом. Не извиняйся за то, что тебе неподвластно. Но не смей больше собирать вещи и вот так вот уходить от меня в другой раз, — по ее телу побежала дрожь, и я теснее прижал ее к себе.

— Китнисс… — начал я умоляющим голосом.

— Нет, Пит, — ее голос все еще дрожал, но она внутренне собралась, и я знал, что мне предстоит настоящее побоище. — Так ничего не выйдет. Ты не должен просто вскакивать и пытаться сбежать, когда дела принимают дурной оборот. Ты так никогда не делал, — она приподнялась и убрала руки с моей шеи.

— Это не просто “дела принимают дурной оборот”! Я ударил тебя! — воскликнул я, вставая.

— Пит, вернись, — попросила она.

— Нет, Китнисс. Как я могу жить с таким страхом? Боюсь забыться, а потом, вернувшись в реальность, обнаружить, что ты ранена или чего похуже, — я замолчал, боясь даже представить самый ужасающий сценарий. — Я не смею просить тебя жить такой жизнью.

— Не тебе решать, — глаза Китнисс вспыхнули гневом.

— Ты и представить себе не можешь на что я способен. Ты не видела что со мной порой бывает, и, оставаясь рядом, подвергаешь себя невероятному риску.

— Так ты собираешься за меня решить, желаю ли я подвергать себя этому «риску»? Ты собираешься решать это за меня? — парировала она. — Теперь уже ты собрался к Хеймитчу? — она уже тоже была на ногах.