Good Again (СИ)

В конце концов, яркое солнце скрылось, так что можно было различить что же происходит на экранах. А там один за другим появлялись лица всех когда-либо брошенных на арену трибутов с подписанными именами, датами рождения и смерти. Эту нарезку крутили постоянно, так что я была готова, что вскоре увижу портреты: свой, а также Хеймитча, Пита, и может даже Прим. Взгляд Хеймитча тоже был неотлучно прикован к экрану. Он знал многих из этих трибутов, и я физически чувствовала, как он борется с желанием достать фляжку и немедля ее опустошить. Я же отвернулась от экрана и спрятала лицо на груди у Пита. У меня не было сил смотреть на то, как ее лицо появится на экране и быстро исчезнет в небытие, как и ее короткая маленькая жизнь.

— Я скажу тебе, когда все кончится, — прошептал Пит, как будто прочитав мои мысли.

Я кивнула, не отрываясь от его плеча, и через несколько минут он поднёс руку к моему затылку, давая знать, что теперь я могу безопасно поднять глаза. Экран погас и всех пригласили занять свои места — сидя или стоя. Площадь была переполнена, хотя далеко не все присутствующие жили в двенадцатом до войны. Оглянувшись по сторонам я заметила бригады телевизионщиков с камерами и специальными фонарями — они стояли прямо возле сцены, а также позади собравшихся. Я попыталась вжаться в спинку своего кресла и спрятаться за Питом, чувствуя, что нынче вечером ко мне и так прикованы все взгляды.

Церемония началась с приветствия новому флагу Панема. Мы с Питом, видимо, и впрямь выпали из текущего политического процесса, так как лично я видела новый флаг впервые. На темно-зеленом фоне по внешнему краю золотого круга расположились четырнадцать опять же золотых звезд*. Но самым заметным элементом была изображенная в центре сойка-пересмешница: уже не объятая пламенем, она сияла тем же золотом, что круг и звезды на полотнище нового флага. Я чуть было не застонала — настолько это было предсказуемо. Неужто они не могли туда влепить какой-нибудь другой стоящий символ, что-нибудь, что не касалось бы лично меня? Мой щедрый порыв относительно присутствия на этой церемонии явно пошел на убыль, и мной завладели самые мрачные настроения от перспективы и впредь жить у всего мира на виду. Потом прозвучал новый гимн, и на трибуну вышел мэр Гринфилд. За Домом Правосудия солнце медленно спускалось к горизонту, купая все в округе в теплых лучах того единственного чуть приглушенного цвета, который всегда будет напоминать мне о Пите.

- Мы здесь живем давно. И вгрызаемся во внутренности этих гор в поисках угля уже многие сотни лет. Каждый, кто здесь родился, знает, что угольной пыли здесь столько, что даже наши дети в ней практически родятся. И хотя мы прежде были беднейшим из Дистриктов, мы всегда с гордостью несли наши традиции, и не изменяли себе. У нашего Дистрикта — долгая память.

Именно поэтому этот день, который так долго приносил столько горя и страха не одному поколению наших жителей, именно этот день дает мне право питать надежды и даже оптимизм. Потому что забывать нашему Дистрикту несвойственно. И это даже более ценно, чем все пышные церемонии и каменные монументы. Нам нужна непоколебимая надежность нашей коллективной памяти. Важно не просто помнить и молчать. Хотя слова бледнеют перед памятью, но все же мы должны говорить вслух. Мы должны стремиться осознать. Должны выучить уроки, которые преподала нам Жатва, и наше угнетение. И прежде всего мы сами должны помнить. Нам нужно никогда не забывать об уязвимости человеческой жизни, невероятной ценности каждой конкретной жизни. Мы должны помнить не только о страшной цене, которую мы заплатили за свое право на свободу, но и о страшной цене, которую мы платили за свои пассивность и молчание.

Чтобы действительно почтить память всех тех детей, которых мы потеряли за эти 75 лет, мы должны направить наш гнев и горе на то, чтобы освободить этот мир от человеческой жестокости и угнетения. Мы должны осознать, что все человеческие существа друг другу братья, и если кто-либо подвергается репрессиям, если детей забирают от семьи, пытают, если они становятся жертвами фанатиков или диктаторов, то и все человечество страдает вместе с ними. Что все мы жертвы. Неспособность человеческих существ понять ценность жизни, жизни наших детей, вновь и вновь заставит нас угнетать друг друга — в малом, как и в большом. Исторические труды прежнего мира, в котором Панем звался Северной Америкой, свидетельствуют о множестве примеров того, как человека можно унижать, изолировать, мучить и разрушать. И нужно чтобы каждое новое поколение тех, кто выжил, никогда не забывало уже однажды выученных уроков. Наше поколение — поколение спасшихся чудом — никогда не позволит, чтобы эти уроки были преданы забвению, особенно после того, как все самое ужасное, что только могло случиться, произошло с нашими детьми. Ибо то общество, которое не может защитить и поддержать даже самых слабых своих членов, не достойно сколь-нибудь долго существовать.

Мы, жители этого Дистрикта, – те, кто все помнит.