Гор

Ребёнок поджимает от удовольствия пальцы, пока топчется на одном месте.

— Держи, — стопка свертков оказывается куда тяжелее, чем можно предположить. Вынуждает ребёнка прогнуться в спине, покачнуться. — Уронишь, побью. Испачкаешь, тоже побью, — тут же предупреждает Нокко, впиваясь в ухо, выворачивая так, что слезы подступают, пока другие служанки, одна из которых похожа на Нокко как отражение, переглядываются, проглатывая ухмылки. Воробьиная стайка. Заклюют и не заметишь. — Неси давай.

Желание показать язык приходится воплотить ребёнку, только зайдя за угол. Иначе ведь и правда побьют. Осторожно, чтобы не осталось следов. Оттаскают за волосы, столкнут с веранды или лестницы, накроют ночью лицо подушкой, подкараулят в саду и швырнут в пруд.

— Шевелись, — подгоняет Нокко.

Черные волосы убраны в высокий пучок, украшенный голубой лентой. Мелкие шажки, лебединые: семенит служанка с деланной грацией, словно это она тут госпожа. Босые же ступни ребёнка шлепают по-утиному, затекшие руки еле удерживают вверенное богатство тканей.

Разморенная сонливость тает снаружи. Глухой раскат грома как обещание скорого избавления.

Две незнакомые служанки отворяют сёдзи. Принимают ткани. Распускаются бечевки, шелестит бумага. Нокко вытягивает шею, разглядывая с завистливым восторгом потоки парчи.

— Тут не всё, — старшая из незнакомых служанок хмурится, и Нокко сразу же всплескивает руками. Резко повернувшись, дергает ребёнка за рубаху на животе.

— Негодник, забыл-таки. А ну-ка беги обратно, — и не успевает ребёнок опомниться, как его толкают со всей силы, отчего он чуть не падает, врезавшись в стену. — Живо!

— Противная гадюка, — бормотание помогает выплеснуть обиду, а растирание унять боль в ушибленном плече.

Повороты. Не заплутать бы и не накликать ещё больший гнев.

— Я вам вот что скажу. Помните, ходили на реку стирать две недели тому назад?

Ребёнок невольно замедляет шаг, а хихикающий голосок становится громче, лоснится от жира:

— Нас тогда один из младших Стражей охранял. Молоденький, кареглазый, конопатый. Ладненький такой, одно загляденье! Вроде Киткой звать. Так Нокко пред ним и так, и сяк. То прогнется призывно в пояснице, то ворот отодвинет, словно ей жарко, то запястье ненароком обнажит иль голень. А то и вовсе неприкрыто глазками заиграет. А он бедный стоит, лицо каменное, непробиваемое, только взгляд! Ох, девоньки, взгляд пробирает аж до томления меж бедер. Отвести глаз никак этот Китка не мог от нашей Нокко. Точно бельчонок пред кошкой.

— Скорее голодный волк пред глупой овечкой.

— Вот потеха!

— Напросится ведь.

— Да пускай напросится. Интересно, какие они в постели? Верно ненастные и выносливые. Замучает ведь своей жаждой, измотает.

— Таких воинов грех не рискнуть захомутать.

— Глядишь, и замуж Нокко позовет.

— Он же Страж, какой замуж? Дурная твоя голова.

— Понесет ещё от него… И как быть тогда?

— Чего тебе, мальчик?

Взгляды красноречивее тысячи слов. Сплетаются в единую паутину, когда ребёнок, стушевавшись, бормочет:

— Ткани… не все принесли.

Прячут служанки коварные улыбки, вручая два свертка.

— Держи, милый мальчик, — щебечут елейно.

— Вот же бестолковый мальчишка! — брызжет яростью Нокко. — Обязательно его накажу, — кланяется служанкам княгини, которые деловито расправляют ткани.

Проверяют, прежде чем начать складывать. Ровны линии, уголок к уголку.

— Ткани принеси, — произносит старшая, не поворачивая головы, отчего щеки Нокко багровеют. — Нам госпоже новое платье готовить нужно.

Сердце заходится так, что кажется, должно разбиться о ребра. Ребёнок глотает злые слезы. Трет глаза, шмыгает, выдыхая сквозь зубы. Всё же побили. Затолкнули в комнату прямо в цепкий капкан. Щипали и заламывали руки, пока не заноют суставы, дергали за волосы, вырывая клоки, и скручивали кожу на предплечьях и голенях так, что жгло огнем, повалив на пол, наступали ногами.

— Будешь знать, бродяжка.

— Мелкий грязный уродец.

— Общипанная ворона.

— Гадюки. Мерзкие злобные гадюки, — неглубокий вдох, судорожное иканье. Пальцы приглаживают всклокоченные волосы, скулеж на дрожащих губах. — И ничего я не общипанный!

Хочется забиться в угол и разреветься как подобает, навзрыд, подвывая тоскливо, но вместо этого ребёнок бредет по коридорам. Давно сбился, ведь столь похожи внутренние убранства. Размеренный стук отвлекает от витиеватых проклятий, что обязаны покарать обидчиц аж до десятого колена.

Натянута тетива, прикрыт левый глаз. Рукав нижней рубахи, спущенный до пояса, следует за порывом ветра журавлиным крылом. По обнаженной левой руке княжича бегут мурашки, приятные, сглаживающие касания солнца. Отзываются внутри торжеством, когда с кратким хлопком стрела расстается с тетивой. Стук. Идеальное попадание.

Уголки тонких губ стремятся вверх, но, спохватившись, опускаются, ведь негоже показывать радость в пост. Новая стрела покидает колчан. Расправляются на вдохе ребра, расширяется грудная клетка. Прозрачная кожа светится изнутри словно мрамор. Прожилки вен, перекатываются канаты мышц. Хлопок.