Гор

Она взирает сверху-вниз. Величественная даже будучи разорванной пополам. Женщина с невероятно светлыми глазами и белоснежными волосами. Нимб гребня увенчал голову ветвями Древа, воротник ожерелья расправил гранатовые крылья на груди. Лик же застыл в выражении первозданного покоя.

Ведь она есть Высшая. Она восседает на троне Амальтеи, она всем владеет. Она и есть это всё. И неведом ей страх даже на смертном одре.

Дорожка слезы на щеке княжича. Изгиб кроваво-красных губ женщины, и лазурное око на лбу. Проклятье кажется неподъемным. Проедает дыру червями, изливаясь миазмами.

— Потому что как последние Боги этого мира, мы должны творить порядок.

— Юный господин.

Он вдруг осознает, что бива давно замолкла. Пасмурное небо распласталось тучами. Кот крадется в траве, охотясь на бабочку, что взмахивает крылышками. Шнурок всё ещё в волосах девочки. Дотрагивается до него княжич, заставляя зардеться. Срывается ложь с его уст:

— Не тревожься.

— Простите, вы стали другим, — выдыхает девочка взволнованно. Пальцы юноши застыли у её щеки. Прекрасно близко, ужасно далеко. — Возможно я недостаточно умна и мудра, но прошу вас, не мучайте себя. Позвольте мне разделить с вами боль, — мольба поддавшегося вперед тела.

Только его заветное сокровище. Представляет княжич, как мог бы притянуть к себе. Провести полной ладонью, пробуя гладкость девичьей кожи, застыть искушением на тонкой шейке, где бьется жилка. А после сцеловать пульс, зарываясь пальцами в кудри, накрыть мягкие губы, вкусить их податливость, смять жарко, голодно. Напиться из источника, вверить всего себя. Столь волнующе, столь притягательно, столь непознанно.

Но даже в мечтах княжича лопается кожа девочки. Расходится нарывами, пятная её одежду кровью. Пока разлагаются жилы, пока прорезаются кости. Увеча, стирая. Зверь свернулся на постели, сыто зажмурившись. Женщины в объятьях отца умирают беззвучно. А потому отстраняется от девочки княжич, так и не выразив. Отводит взгляд:

— Здесь непривычно тихо.

Девочка растеряно кивает. Раньше музыки и голоса было достаточно, чтобы почувствовал себя лучше княжич, чтобы аккорды и песни разогнали его нерадостные думы. Раньше, но не теперь.

Свилась тревога терновым кустом в девичьей груди. Пусть их счастье утопично, но как же мучительно видеть печаль на тонких губах юноши. Бессилие сжимает кулаки до красных следов на ладонях, закусывает губу девочка. Не потерять. Не потерять как мать.

— Давайте я принесу ваши любимые засахаренные апельсины, юный господин, — соскользнуть с веранды, случайный перелив задетых струн. — Тетушка сегодня с утра их готовила. Прошу, обождите немного.

Мелькают сандалии. Кот лениво бредет к княжичу, что провожает девочку взглядом, а тупая не проходящая боль в голове усиливается. Ввинчиваясь в виски, отдается в глаза. Резонируют нити. Подтянув к себе колени, утыкает в них устало юноша, делает глубокий вдох.

Кот запрыгивает на веранду. Мерцают стеклянные бусинки колокольчика. Ветер оглаживает разгоряченную кожу. Темное море исчерчено белесыми шапками волн. Истерично вопят чайки, клича шторм.

Украдкой наблюдает княжич за умывающимся котом. Играют радужные блики в воздухе. Кот переворачивается животом вверх, потягиваясь. Забыться. Протянута рука. Кот настороженно принюхивается. Нить сама вкладывается в пальцы юноши, насыщая запахами, образами.

И миг обрывается шипением, когда кошачьи клыки испуганно впиваются в ладонь. Вспышка боли. Занесенный клинок. Хлопок отпущенной тетивы. Это ведь и вправду подобно детской игре в своей невероятной легкости. Хватают непроизвольно пальцы, хруст заглушает отчаянный вопль кота.

— Что вы делаете?! — падает блюдце, разбивается. Апельсин тает на камнях.

А взгляд зеленых глаз окатывает бездонным ужасом. Вскакивает кот. Размазывая кровавые следы, мчится на подгибающихся лапах. Девочка бросается вслед за ним, оставляя юношу задыхаться и слепнуть от того, что сжимает его голову в тисках, а в ушах повторяется тошнотворным бульканьем.

Жертвы каждую ночь стоят над ложем своего палача. Палач каждую ночь не может сомкнуть век под их всепоглощающим вниманием, под их требованием возмездия.

— Учитель, почему люди скорбят?

Пионы в вазе. Тодо откладывает книгу.

— Потому что испытывают боль утраты, юный господин, — желтеют листья. Длинные тени перемежаются с родонитом неба. — Осознание того, что они больше никогда не увидят дорогих им людей, не заговорят с ними, не почувствуют их присутствия, вызывает невероятно сильный страх и вместе с тем непреодолимое чувство пустоты, — княжич не поднимает взгляда от свитка. — Со временем эта боль притупляется, но не изглаживается полностью. Порой она способна обречь на вечные муки.

Хмурится юноша, но как ни старается не находит ничего похожего внутри. Ни вины, ни стыда, ни сочувствия. И от этого мурашки прокатываются по загривку. Новая ложь:

— Я понял, учитель.