Гора Орлиная

— Вы что, Алексей Петрович, стихи сочинять на старости лет взялись? — ехидно спросил Филька.

— Я тебе дам стихи! — откликнулся мастер и, должно быть, не зная, что сказать, упрекнул: — Жених, а стеганки доброй нету…

Паренек огляделся. Как это раньше не заметил он повылезшую клочьями вату? Но вместо того, чтобы смутиться и замолчать, он всерьез рассердился на старика и, видимо желая обратить внимание проходившего мимо начальника смены, крикнул:

— К чертям уеду с вашего Урала!

Николай остановился.

— Не особо звали, — проговорил Алексей Петрович.

— Ясное дело, вы тут уральцы… все говорят.

— Кто — все? — спросил Николай.

— Все… наши, южане…

— Вот что, паренек, запомни: все наши и все теперь уральцы. И ты тоже. Понял? — строго сказал Николай и, направляясь к следующему узлу, задумался.

Что же происходило в цехе? Приезжие, после того что пришлось им пережить, не чувствовали себя хозяевами на далеком Урале. Все им казалось, что их обижают. А уральцы, хмурые с виду, скупые на ласковые слова, молча делали доброе дело и тоже обижались, когда гости этого не замечали. Была у них, уральцев, и своя гордость. Об Урале заговорили с первых же дней войны, вспоминая его славу, его мужество при защите России. С давних, с петровских еще времен стали называть его крепостью обороны. У некоторых это была обиженная гордость: вот, мол, когда приходится трудно, тогда о нас вспоминают, говорят о петровских ядрах, о суворовских штыках, о кутузовских пушках, о мастерстве уральцев. Так почему же тогда не поучиться у них тем же южанам? Но южане хитро подмигивали: дескать, недаром Урал называют седым… на юге России промышленность более молодая, более сильная и вооруженная опытом, и пусть уральцы пользуются тем, что южане к ним приехали. Они помогут седому Уралу помолодеть и возродиться.

Николай понимал, что разговоры эти ребячьи, но сам невольно вступал в них и доказывал, что возрождение Урала началось еще в первую пятилетку и что к началу войны работали в полную меру сил уральские заводы-гиганты, и первый из них — кремнегорский.

Узнав об этих разговорах, Громов вызвал Николая.

— Основателю уральской династии — привет! — проговорил он весело, но тут же сбился с тона: — Бригадирами своих понатыкал! Пора бы уж кончить раздоры между «вашими» и «нашими». Из-за таких вот руководителей…

— На кой тогда черт, — раздраженно перебил Леонов, — меня в эти самые руководители поставили? Вы же мне разрешили подобрать, кого я хочу.

— Не отрицаю. Но ты мне скажи, почему в бригадирах одни уральцы, вот что?!

— Не потому, что они уральцы, — сердился Леонов, — а потому, что я с ними пять лет подряд работаю, знаю их, вот почему!

— Мало ли! — пренебрежительно возразил Громов. — Надо выдвигать новых. Надо обучать кадры. Знаешь ли что? Впрочем, что мне тебя воспитывать? Пусть воспитывают другие…

Вечером Николая вызвали в партком. Заместитель парторга Якимцев, заметно располневший за эти годы, в защитной гимнастерке, туго перетянутой широким ремнем, встретил его недружелюбно.

Николай этому не удивился. Он тоже не прятал своей неприязни к Якимцеву. Получилось как-то странно: Якимцев был первым, кто приветливо встретил его на стройке, и вот именно с ним оказалось не по пути. С годами Николай все больше разочаровывался в нем, особенно в последнее время, когда Якимцев был избран заместителем секретаря парткома. Они реже встречались, говорили менее откровенно. Николай давно заметил, что из парткома, когда там затевался какой-нибудь спор, Якимцев уходил последним, чтобы о нем некому было говорить.

Сейчас Якимцев спросил в упор:

— Уральцами себя окружил?

Николай глянул на красную, залитую чернилами скатерть, на пепельницу, густо утыканную окурками, и недовольно проговорил:

— За этим и приглашал?

— А хотя бы за этим? По-твоему — мелочь?

Якимцев вышел из-за стола. Леонов увидел его хорошо начищенные сапоги и вспомнил, что завтра к утру нужно достать несколько пар сапог для новых рабочих.

— Думаешь, мелочь? — повторил Якимцев, пытаясь прикурить от зажигалки.

Искра не высекалась. Леонов спокойно вытащил спички, и Якимцев прикурил, стараясь не глядеть ему в лицо, видимо боясь, что пройдет раздражение, которое одно могло выручить его. Досадуя на проклятую зажигалку, он сказал намеренно громко:

— Эти твои, думаешь, лучше? Глубоко ошибаешься.

Николай снова вспомнил про сапоги и подумал: «Не забыть бы попросить, — вдруг поможет…»

— Я верю в своих людей, — ответил он, подумал и добавил: — И в себя верю, если хочешь.

Разглядывая Леонова, Якимцев произнес спокойно, с расстановкой:

— Да ты просто зазнайка! Переоцениваешь свои силы.

— А ты свои недооцениваешь, потому и в панику ударяешься. Испугался разговоров, — усмехнулся Николай. — Поговорят — да и забудут. За работой много не наговоришь.

— Ловко это ты! — вскричал Якимцев. — Кто не знает, может подумать, что я и вправду паникер, что это не я тебя, а ты меня когда-то по стройке водил, в комсомоле воспитывал, учиться заставлял…

— Договорились! Теперь только мне осталось напомнить сколько ты ошибок допустил, когда в комсомоле работал.