Горбачев и Ельцин как лидеры

В воспоминаниях коллег и мемуарах самого Ельцина встречается много примеров такого отношения. Костиков утверждает, что Ельцин питал к Гайдару сентиментальные чувства, почти любовь, и говорит, что для Ельцина Гайдар был его «вторым я» [Костиков 1997: 157, 278]. Сообщается, что Ельцин говорил, что Чубайс и Немцов ему «как сыновья»[300]. «Литературный негр» Ельцина (а позднее глава администрации) В. Б. Юмашев в одном из мемуаров изображен на фотографии вместе с Ельциным; подпись под фотографией гласит: «Для президента В. Юмашев почти как сын. Недаром его отчество Борисович» [Стрелецкий 1998, поел, с., без номера][301]. Воспоминания Костикова (1997) озаглавлены «Роман с президентом». Бывший пресс-секретарь и помощник Ельцина утверждает, что в начале 1990-х Ельцин любил своих молодых советников, а они любили его в ответ[302].

В 80-е годы отношения Ельцина с его телохранителем Коржаковым были до такой степени близкими, что они дважды резали пальцы и смешивали кровь в знак своей вечной взаимной преданности как «кровные братья» (Ельцину тогда было за пятьдесят) [Коржаков 1997: 223]. Коржаков называет отпуск, который они провели с Ельциным в 1986 году, их «медовым месяцем» [Коржаков 1997: 63]. Ельцин был «свадебным генералом» на свадьбе дочери Коржакова [Коржаков 1997: 243]. Стрелецкий пишет о психологии тех, кто при Ельцине отвечал за охрану партийных и правительственных чиновников: «По сути, “прикрепленные” мало-помалу превращаются в “членов семей” своих охраняемых» [Стрелецкий 1998: 24]. Что характерно, когда Ельцин в мае 1996 года упрекнул Коржакова за участие в политике, кровный брат Ельцина заявил его дочери: «Таня, если я тебе скажу, что не люблю Бориса Николаевича, то это будет слишком мягко сказано». Татьяна от этих слов пришла в ярость [Коржаков 1997: 358].

В таком административном контексте для достижения политического долголетия и политического влияния требовалось привлечь внимание лидера и быть им услышанным. Но делать это нужно было со всем уважением. Так, когда в 1994 году семь сотрудников Ельцина написали совместное письмо своему боссу, призывая не повторять его конфузное и явно пьяное выступление в Берлине, Борис Николаевич пришел в ярость. Его реакция, однако, была реакцией патриарха, а не руководителя: он потребовал, чтобы каждый из них индивидуально ему повинился и раскаялся [Коржаков 1997: 220–223; Костиков 1997: 328–331][303].

Патриархальное отношение Ельцина простиралось за пределы его непосредственного окружения и министров экономического блока. Так же он относился к представителям армейского руководства. На эту тему имеется подробное исследование – отчасти мемуары, отчасти исследовательский проект – Баранца [Баранец 1998]. Оно полезно и внушает доверие, хотя, конечно, это всего лишь отдельный источник, и написан человеком, для которого совершенно неприемлемо отношение Ельцина к российским военным. Здесь мы также сталкиваемся с использованием интимных, семейных метафор. Министр обороны Грачев «любил» Ельцина, и эти двое мужчин однажды заявили друг другу о «вечной дружбе и любви» [Баранец 1998: 170, 230]. Награждая на публичной церемонии Грачева специальной золотой президентской медалью, Ельцин заявил: «Это от меня лично» [Баранец 1998: 248–249].

Патриарх как суровый родитель

Язык семейной близости и любви – один из дискурсивных индикаторов патриархального самоопределения. Однако Ельцин, как и Хрущев, также оставлял за собой право словесно оскорблять представителей исполнительной власти. Как свидетельствует Баранец, в октябре 1993 года, когда Ельцин искал поддержки армии в борьбе с Верховным Советом, один из участников совещания отметил: «Мы сидели, как нашкодившие двоечники в школьной канцелярии, куда прибыл разгневанный отец» [Баранец 1998: 26]. Несколько лет спустя, решив уволить министра обороны И. Н. Родионова и начальника Генштаба В. Н. Самсонова, Ельцин сначала оскорбил их словесно перед их подчиненными [Баранец 1998: 71, 122].

Жертвами были не только военные. Другие члены кабинета Ельцина подверглись открытым словесным оскорблениям; в мемуарах, в частности, упоминаются как получившие взбучку министр иностранных дел А. В. Козырев, министр внутренних дел В. Ф. Ерин и министр по делам национальностей Н. Д. Егоров, тогда как Костиков намекает, что среди них был и премьер В. С. Черномырдин [Гайдар 1996: 107–108, 333–334; Коржаков 1997: 52–53; Костиков 1997: 347].