Горбачев и Ельцин как лидеры

Такое поведение можно также объяснить как акт создания политической коалиции. Это похоже на выборочную реинкорпорацию, к которой прибегали Хрущев и Брежнев (но не Горбачев) на стадии своего господства. Такое объяснение не противоречит только что изложенному, но в нем несколько меньше акцентируются идиосинкразические и идеологические источники поведения Ельцина и больше внимания уделяется политической стратегии и тактике как процессу политического соперничества. С этой точки зрения Ельцин позиционировал себя таким образом, чтобы занять политическую нишу, где он не будет изолирован на крайнем конце внутриполитического спектра: он выбрал позицию, позволявшую доминировать как в «центре», так и в «радикальном крыле» спектра. Его программа оставалась в целом радикальной, поскольку она отвечала стремлению осени 1991 года к прорыву и не делала никаких уступок ни неперестроившимся коммунистам, которых он в 1991 году победил, ни усиливающимся российским шовинистам и имперским реваншистам[402]. Одним из объяснений выборочной реинкорпорации Хрущева и Брежнева была их потребность в создании масштабных коалиций перед лицом политической нестабильности. Ельцин, согласно этой интерпретации, также мог бы рассматривать свой частичный сдвиг в направлении центра как акт политического самострахования в весьма спорном политическом контексте. Даже значительных различий в структуре политики в 1990-х годах (по сравнению с 1950-1970-ми годами) было бы недостаточно, чтобы нивелировать эту общую реакцию на политическую незащищенность лидера[403].

Конечно, как и в случае с Хрущевым и Брежневым, выборочная реинкорпорация только увеличила амбициозность всеобъемлющей программы Ельцина, поскольку в ней обещалось достижение новых целей с меньшим отступлением от традиционных понятий и интересов, чем ожидалось ранее. Тем не менее коррекция его курса не повлияла на снижение уровня политической поляризации между законодательной и исполнительной ветвями власти.

Поскольку политический тупик продолжился и в 1993 году, Ельцин решил выйти из него путем конфронтации. Это было решение, принятое им самим, при поддержке советников, но без принуждения со стороны общественных сил, международных игроков или политических императивов. Это был выбор, продиктованный комбинацией его личного реактивного порога, продолжительного разочарования и его изначальной веры в высшее благо персоналистического лидерства. Таким образом, конституция, которую он представил избирателям в декабре 1993 года, стала наиболее четким отражением суперпрезидентского, плебисцитарного и антицентробежного видения политического порядка, за которое он выступал с осени 1991 года.

Ельцин, 1994-1999

Как мы видели, Ельцин был рад принятию своей конституции, но шокирован победой коммунистов и шовинистов на парламентских выборах в декабре 1993 года. Он был разочарован падением своей личной популярности и возмущен объявленной (в феврале 1994 года) амнистией лидерам парламентского сопротивления в октябре 1993 года. В ответ на это разочарование Ельцин стал более замкнутым, авторитарным и патриархальным. Если направленность его стратегии укрепления авторитета в 1991–1993 годах была преобразующей, то направленность его последующей стратегии по поддержанию и возмещению этого авторитета стала консолидирующей.

Почему он так отреагировал? Учитывая то, что нам известно о личности Ельцина, а также акцент на личностных факторах в воспоминаниях его помощников, у нас может возникнуть соблазн приписать эту реакцию исключительно идиосинкразическим факторам. Ельцин, исходя из этих соображений, был предрасположен к персоналистическому лидерству и патриархальной самооценке. В этом отношении он, как и многие другие аппаратчики этого типа в постсталинскую эпоху, был продуктом советского социализма. Перед лицом разочарования он позволил этой своей особенности доминировать; он вернулся к своим корням.

Хотя такой аргумент определенно правдоподобен, он кажется неполным. В конце концов, личностные качества Ельцина также включали любовь встречать вызовы лицом к лицу и отвращение к застою. Это тоже особенности советского аппаратчика определенного типа. Более того, его самооценка – как и его стратегия укрепления авторитета – основывалась на обещании построить новый политический и экономический порядок, что было в 1994 году еще далеко от завершения.